Джек Лондон Морской Волк Глава первая

все дует и дует с северо-востока, и мы за сутки покрываем двести пятьдесят миль. Меня и 
печалит и радует эта скорость, с которой мы удаляемся от Сан-Франциско и приближаемся к 
тропикам.   С   каждым   днем   становится   все   теплее.   Во   время   второй   вечерней   полувахты 
матросы выходят на палубу, раздеваются и окатывают друг друга морской водой. Начинают 
появляться летучие рыбы, и ночью вахтенные ползают по палубе, ловя тех, что падают к нам 
на шхуну. А утром, если удается подкупить Магриджа, из камбуза несется приятный запах 
жареной   рыбы.   Порой   все   лакомятся   мясом   дельфина,   когда   Джонсону   посчастливится 
поймать с бушприта одного из этих красавцев.
Джонсон проводит там все свое свободное время или же заберется на салинг и смотрит, 
как «Призрак», гонимый пассатом, рассекает воду. Страсть и упоение светятся в его взгляде, 
он ходит, как в трансе, восхищенно поглядывая на раздувающиеся паруса, на пенистый след 
корабля,   на   его   свободный   бег   по   высоким   волнам,   которые   движутся   вместе   с   нами 
величавой процессией.
Дни и ночи – «чудо и неистовый восторг», и хотя нудная работа поглощает все мое 
время,   я   все   же   стараюсь   улучить   минутку,   чтобы   полюбоваться   этой   бесконечной 
торжествующей красотой, о существовании которой никогда прежде и не подозревал. Над 
нами синее, безоблачное небо, повторяющее оттенки моря, которое под форштевнем блестит 
и   отливает,   как   голубой   атлас.   По   горизонту   протянулись   легкие,   перистые   облачка, 
неизменные, неподвижные, точно серебряная оправа яркого бирюзового свода.
Надолго  запомнилась   мне  одна  ночь,  когда,  забыв  про  сон,  лежал я  на  полубаке   и 
смотрел   на  переливчатую  игру  пены,  бурлившей  у  форштевня.   До  меня  долетали  звуки, 
напоминавшие журчание ручейка по мшистым камням в тихом, уединенном ущелье. Они 
убаюкивали,   уносили   куда-то   далеко,   заставляя   забыть,   что   я   –   юнга   «Хэмп»,   бывший 
некогда   Хэмфри   Ван-Вейденом,   который   тридцать   пять   лет   своей   жизни   просидел   над 
книгами.   Меня   вернул   к   действительности   голос   Волка   Ларсена,   как   всегда   сильный   и 
уверенный,   но   с   необычайной   мягкостью   и   затаенным   восторгом   произносивший   такие 
слова:
Южных звезд искристый свет, за кормой сребристый след,
Как дорога в небосвод.
Киль взрезает пену волн, парус ровным ветром полн.
Кит дробит сверканье вод.
Снасти блещут росой по утрам,
Солнце сушит обшивку бортов.
Перед нами путь, путь, знакомый нам, –
Путь на юг, старый друг, он для нас вечно нов!
– Ну как, Хэмп? Нравится вам это? – спросил он меня, помолчав, как того требовали 
стихи и обстановка.
Я взглянул на него. Лицо его было озарено светом, как само море, и глаза сверкали.
– Меня поражает, что вы способны на такой энтузиазм, – холодно отвечал я.
– Почему же? Это говорит во мне жизнь! – воскликнул он.
– Дешевая вещь, не имеющая никакой цены, – напомнил я ему его слова.
Он рассмеялся, и я впервые услышал в его голосе искреннее веселье.
– Эх,  никак   не  заставишь  вас  понять,  никак  не  втолкуешь  вам,  что  это за  штука  – 
жизнь! Конечно, она имеет цену только для себя самой. И могу сказать вам, что моя жизнь 
сейчас   весьма   ценна...   для   меня.   Ей   прямо   нет   цены,   хотя   вы   скажете,   что   я   очень   ее 
переоцениваю. Но что поделаешь, моя жизнь сама определяет себе цену.
Он помолчал – казалось, он подыскивает слова, чтобы высказать какую-то мысль, – 
потом заговорил снова:
– Видите   ли,   я   испытываю   сейчас   удивительный   подъем   духа.   Словно   все   времена 
звучат во мне и все силы принадлежат мне. Словно мне открылась истина, и я могу отличить 

добро от зла, правду от лжи и взором проникнуть в даль. Я почти готов поверить в бога. 
Но, – голос его изменился и лицо потемнело, – почему я в таком состоянии? Откуда  эта 
радость жизни? Это упоение жизнью? Этот – назовем его так – подъем? Все это бывает 
просто от хорошего пищеварения, когда у человека желудок в порядке, аппетит исправный и 
весь организм хорошо работает. Это – брожение закваски, шампанское в крови, это обман, 
подачка,  которую  бросает  нам жизнь,  внушая  одним высокие  мысли,  а других  заставляя 
видеть бога или создавать его, если они не могут его видеть. Вот и все: опьянение жизни, 
бурление закваски, бессмысленная радость жизни, одурманенной сознанием, что она бродит, 
что   она   жива.   Но   увы!   Завтра   я   буду   расплачиваться   за   это,   завтра   для   меня,   как   для 
запойного пьяницы, наступит похмелье. Завтра я буду помнить, что я должен умереть и, 
вероятнее   всего,   умру   в   плавании;   что   я   перестану   бродить   в   самом   себе,   стану   частью 
брожения моря; что я буду гнить; что я сделаюсь падалью; что сила моих мускулов перейдет 
в   плавники   и   чешую   рыб.   Увы!   Шампанское   выдохлось.   Вся   игра   ушла   из   него,   и   оно 
потеряло свой вкус.
Он   покинул   меня   так   же   внезапно,   как   и   появился,   спрыгнув   на   палубу   мягко   и 
бесшумно, словно тигр.
«Призрак» продолжал идти своим путем. Пена бурлила у форштевня, но мне чудились 
теперь   звуки,   похожие   на   сдавленный   хрип.   Я   прислушивался   к   ним,   и   мало-помалу 
впечатление, которое произвел на меня внезапный переход Ларсена от экстаза к отчаянию, 
ослабело.
Вдруг какой-то матрос на палубе звучным тенором затянул «Песнь пассата»:
Я ветр, любезный морякам,
Я свеж, могуч.
Они следят по небесам
Мой лет средь туч.
И я бегу за кораблем
Вернее пса.
Вздуваю ночью я и днем
Все паруса.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: