Кристина Старк Стигмалион Долорес
Здравствуй, мир. Меня зовут Долорес
жүктеу/скачать 461,43 Kb.
|
kabdolov zeinolla soz oneri
| 6
Здравствуй, мир. Меня зовут Долорес Мама постарела. Я вдруг заметила это. Вокруг рта тонкие морщины. На лбу несколько горизонтальных линий. Глаза уставшие, заплаканные. Никаких слов не хватит, чтобы вымолить прощение… Рядом сидел, обняв ее за плечи, Сейдж. Мрачный, как грозовое облако, на подбородке щетина – пару дней не брился, глаза красные. Только папы не было. Хорошо бы, он тоже пришел… И бабушка. А может, и не нужно им сюда приходить. Я все равно не смогу смотреть им в глаза… – Ничего не говори, будет больно, очень сильные ожоги, – всхлипнула мама. Я не смогла бы ничего сказать, даже если бы попыталась: у меня полголовы было забинтовано, и бинты тянулись поперек рта, а рот был забит горькой от лекарств ватой. – Помнишь что-нибудь? Я покачала головой. – Зато Джесси помнит, – процедил сквозь зубы брат. – Сейдж, не сейчас, – попросила его мама. – А почему не сейчас? В следующий раз ее могут не спасти, ты знаешь! Она же намеренно это сделала, черт побери! Я подняла руку – она тоже была перебинтована, только пальцы торчали – и жестом попросила бумагу и ручку. Мама порылась в сумочке и вынула блокнот и карандаш. «Сколько я здесь?» – написала я так коряво, что сама бы не смогла прочесть. Но мама легко понимала мою писанину: – Третий день. «Как Джесси? Он знает, где я и почему?» – Знает, – кивнула мама. «Черт», – так и написала. Мама прочла, и горькая улыбка тронула ее губы. «Он придет?» – Ты хочешь этого? «Да». – Тогда мы попросим его, – заверила мама. – Да не придет он! – перебил Сейдж и запустил руки в спутанные волосы. «Почему?» – написала я, рука стала дрожать. Мама вздохнула и переглянулась с Сейджем. – Он не спрашивал о тебе с того самого вечера, когда тебя забрала скорая, – выпалил Сейдж. – Ему пофиг! – Сынок, ты слишком резок… – Мам, не нужно ее обнадеживать. Джесси не из тех, кто будет сидеть у ее постели, и лучше сказать об этом сразу. Я хотела задать еще миллион вопросов и получить на все ответы, но рука утомилась и уронила карандаш. Ничего, все заживет. И тогда я спрошу все, что хочу. Зато я трогала этой рукой Джесси. Его лицо. И волосы. И плечи. – Поспи, хорошо? – попросила мама. – Завтра будет лучше, чем сегодня. Спать я не могла. Мама оставила блокнот и карандаш, и я начала рисовать. Сначала появилась решетка, а потом пленница. Она вцепилась руками в стальные прутья и смотрела на меня огромным испуганным глазом с широким зрачком. «Стигмалион» – вывела я сверху неровными буквами. И дописала ниже четыре корявые строки: «Принцесса была прекрасная, была смелая. Ожоги были красные, а шрамы белые. Принцесса лбом стучала в железные прутья, Принцесса сбежать мечтала… Но больше не будет». * * * Прошла еще одна неделя в больнице. Каждый день мне промывали лекарствами рот, покрывали губы свежими полосками заживляющей ткани, перебинтовывали ожоги на лице. Хорошо, что Джесси не целовал мои глаза – наверное, я бы ослепла… Больше всего на свете мне хотелось поговорить с Джесси. И меньше всего на свете хотелось, чтобы он увидел мое лицо. Я видела себя в зеркале, которое выпросила у медсестры. Все не так страшно: просто новая кожа на месте ожогов – не бледно-розовая, а ярко-красная. Нужно время, чтобы она восстановилась и побледнела. Возможно, понадобится пластика губ, но еще точно неизвестно. Слизистая во рту заживала быстрее всего: я уже могла двигать языком, чувствовала вкус лекарств. Супа. И слез, когда они стекали по щекам и попадали в рот: соленые. Я не знала, сколько еще смогу ждать, прежде чем не сдержусь, выпрошу у медсестры телефон и позвоню Джесси. Родные приходили каждый день. Чаще всего Сейдж. Был зол на меня страшно. – Ты – бессовестная, эгоистичная дура, – повторял он каждый день, вливая жидкую еду мне в рот. – Знаю, – бормотала я еле-еле. Если раздвину губы шире, то лопнет новая кожа, поэтому приходилось говорить, почти не раскрывая рта. – Бессовестная, безответственная, сумасшедшая, бестолковая. Родители этого не скажут, а от меня – получай. – Ты знаешь, что такое «бритва Хэнлона»? – пробубнила я. – Самое время поумничать. – Я не умничаю. Я пытаюсь объяснить. «Бритва Хэнлона» – методологический принцип, который гласит: «Не приписывайте злому умыслу то, что можно объяснить обыкновенной глупостью». Вот и здесь не было никакого злого умысла… – Даже не пытайся сбить меня с толку, – хмуро предупредил Сейдж. – Сейдж, я не планировала все это! Клянусь! Мы просто перепутали бутылки. Случайно. Я потеряла бдительность. А потом подумала, что раз уж все равно валяться в реанимации… – Если бы ты просто отпила из его бутылки, то все было бы не так плохо! Господи, поверить не могу, что ума в твоей тупой башке так мало. – Наверно, пиво в голову ударило… «И его поцелуи». – Пиво, пиво… Отделалась бы ожогом на губах, а так посмотри на себя – все лицо, вся шея, все руки… Еще и на груди отпечаток ладони! Да не смотри на меня так. Увидел, когда срывал с тебя одежду и поливал водой, чтобы смыть следы! Ты этого уже не помнишь, потеряла сознание. – Прости… – Не прощу. Не прощу, Долорес. Скажи, что дальше? Ты и дальше будешь калечить себя, кидаясь парням в объятия? – Я уже испытала все, что хотела испытать, Сейдж. Теперь я знаю, как это… Так что… Принцесса снова в Стигмалионе. В платье нарядном, на троне, в короне. Перчатки, вуаль, меховое манто. Только бы шрамы не видел никто. – Что это еще за стишочки? – Сама придумываю. Поэма о Принцессе Долорес и заколдованном замке. Где ее жестоко наказывают за малейшие провинности и откуда она, бедная, не может убежать… Сейдж придвинул стул к моей кровати и медленно сказал, очевидно, пытаясь донести до меня нечто очень важное: – Каждый из нас живет в замке, из которого не может убежать, если тебя это утешит, Лори. Никто из нас не выбирает свое тело. Какое дали – в таком и живем. И, поверь, многим повезло куда меньше, чем тебе. Слепые, глухие, безногие, изувеченные, страдающие от всяческих заболеваний, генетических нарушений, всевозможных форм неполноценности… Никто из нас не может убежать из своего замка! Всем приходится чем-то жертвовать. Безногие не могут ощутить мягкую траву под ногами. Глухие не могут слышать шум океана. Карлики не играют в баскетбол, а колясочники не танцуют танго! А люди вроде тебя не могут ни к кому прикасаться! Собери всю волю в кулак и прими же это, наконец, со всей ответственностью!.. Вкусно? Сейдж влил мне в рот очередную ложку жидкой овсянки. – Вкусно. – И еще. Если я впредь увижу возле тебя хоть одного парня, расскажу ему, что будет, если он притронется к тебе. Не поверит – подарю ему историю твоей болезни. С фотографиями. – Не посмеешь, – возразила я так энергично, что каша потекла по подбородку. – Я больше не союзник тебе, Лори. Я – твой надзиратель. * * * Мне таки удалось разжалобить медсестру и выпросить телефон. Джесси ответил не сразу. Гудка с седьмого: я считала, пока шел вызов. – Алло? – сказал он. – Джесси? – Кто это? – Долорес. Он замолчал, выдохнул, потом вдохнул и только тогда спросил: – Как ты? – Более-менее… Хочу увидеть тебя. Еще один выдох. – Не думаю, что это возможно. Я вжала голову в плечи. Меня словно морозным воздухом обдало. – Ты… занят? – Послушай… Твой брат все рассказал. – Что именно? – Что ты… не такая, как все. – И тебя это отталкивает? Джесси издал нечто, похожее на смешок, а потом сказал: – Той ночью, когда ты убежала, испуганная до чертиков, – думаешь, я ушел? Остался. И не зря. Ты кричала так громко, что перебудила весь дом. Потом кричал твой брат. Орал как чокнутый: «Только посмей уйти! Только посмей уйти!» Потом я начал барабанить в дверь, думая, что он избивает тебя. Мне никто не открыл. Зато через пару минут приехала скорая. Врачам открыли. А потом тебя вывезли из дома с окровавленным лицом. Я был уверен, что это дело рук твоего Сейджа. Налетел на него, был готов убить, уложить лицом в землю, дать любые показания! А потом он схватил меня в охапку и заставил слушать то, что говорит. И тогда я почувствовал себя просто… Ты хоть представляешь, что я чувствовал, Долорес? Ты хоть представляешь? Я не смогла ничего ответить. Если нужно было отвечать. – Ты должна была все рассказать, черт возьми! – И ты бы все равно поцеловал меня? – спросила я с сарказмом. – Конечно, – съязвил Джесси. – Я же, блин, обожаю укладывать девушек в реанимацию! Ты с таким же успехом могла бы попросить избить тебя до полусмерти. Мясником – вот кем я себя чувствовал! Господи, а если бы ты умерла? – Я и так умираю, Джесси. Каждый день. Каждые сутки – шажочек к могиле. Просто с поцелуями умирать веселей. – Это здорово, если твоя своеобразная философия помогает жить, Долорес, но… она неправильная. Извращенная. Она угробит тебя раньше времени. Мне показалось, что он вот-вот бросит трубку, и попыталась поскорее объясниться: – Джесси, возможно, я делаю ошибки. Ужасные. И не беру в расчет чувства других людей… Я так долго жила вне социума, что, скорее всего, вовсе не умею этого делать. Но я хочу учиться. Хочу меняться. Хочу иметь друзей. У нас, ясное дело, ничего не выгорит, но… ты можешь приехать просто как друг? Поговорить о чем-нибудь. Мне было хорошо с тобой. – Прости, думаю, это плохая идея… Надеюсь, ты идешь на поправку, – и он прервал звонок. Я не сразу поверила, что он все-таки бросил трубку. Бог телефонных гудков смеялся мне в ухо. Я уронила мобильный в складки одеяла и, наверное, стала белее простыней, потому что медсестра подошла и заглянула мне в глаза. – Деточка, если парень отказывается приехать, когда ты в больнице и просишь об этом, то… он не стоит того, чтобы о нем вообще думать. – Он очень злится… И имеет право… – И уж тем более не стоит искать этому засранцу оправдание! * * * «Эгоистичная, бессовестная, безответственная, сумасшедшая, бестолковая…» – они как сговорились. Считали меня чуть ли не самоубийцей. А мне всего лишь захотелось поцеловать парня. Захотелось того, чего хотят все девчонки в моем возрасте. Впрочем, в моем случае поцелуй и попытка самоубийства – это одно и то же. Наверное, все ужаснейшие ошибки начинаются с маленького невинного желания. Тебе хочется красивое селфи – и вот ты уже лезешь на крышу. Хочется внимания – и ты бежишь на встречу с незнакомцем из интернета. Хочется путешествий и адреналина – цепляешься за последний вагон поезда. Хочется незнакомых ощущений – и ты суешь странную таблетку в рот. Но кому охота думать о последствиях? Ведь это скучно. Вскоре меня выписали и отправили долечиваться домой, в Атлон. Я вернулась в родительский дом, и мы устроили большой праздник: папа, мама, я, Сейдж, Мелисса и приехавшая из Донегала бабушка. Передо мной поставили тарелку обалденно вкусной еды, прошедшей мыслимую и немыслимую обработку. Мама украсила дом и зажгла свечи. Бабушка включила Джастина Бибера и весь вечер мурлыкала себе под нос: «Если бы я мог умере-е-е-еть в твоих рука-а-а-ах, я был бы не против…», – пока мама на нее не шикнула. Папа открыл бутылку шампанского и налил всем (кроме меня) по бокалу. Сейдж весь вечер обнимал меня от имени всех членов семьи: «Это от бабушки, это от папы, это от мамы. А вот от меня не дождешься, я все еще зол, очень зол». – Здесь только Хэйзел не хватает, – заметила я. – Бабуль, нужно было ее тоже привезти! – Хэйзел слишком стара для таких поездок, пусть отдыхает, – ответил за бабушку Сейдж, за что получил от бабушки испепеляющий взгляд. Кто-кто, а Аманда Стэнфорд не нуждается в секретарях. – Я обещала ей, что поиграю с ней, и вот как получилось… Когда я смогу снова поехать в Донегал? Домочадцы неловко переглянулись. Это все из-за Джесси. Если и позволят теперь снова поехать в Донегал, то глаз с меня не спустят… – Я не буду искать с ним встреч, клянусь! Просто хочу к своей собаке. И сделать то, что обещала. – Лори, время не самое… – сказал Сейдж. – Даже не знаю, – сказала мама. – Долорес, давай обсудим это позже? – сказал папа. – Да скажите же ей, наконец! – психанула бабушка и допила залпом весь виски в стакане. – Сказать что? – насторожилась я. Сейдж подошел ко мне и крепко обнял, а потом сказал то, что я должна была однажды услышать, но в ту минуту оказалась совсем не готова… – Хэйзел умерла. Мэри нашла ее утром мертвой у камина. Мы уже похоронили ее… Прости, что не сказали раньше. Время было неподходящее… И на этом праздник закончился. Я ушла в свою комнату оплакать потерю. Ближе к ночи пришла бабушка, и я потребовала подробностей. Лучше бы не требовала… Она рассказала, что Сейджу пришлось посадить акиту на привязь, пока врачи забирали меня. Собака безумствовала, не хотела отпускать, собиралась защищать до последнего. От всех сразу. Хэйзел видела мое тело, слышала крики, чувствовала запах моей крови. Думаю, все произошедшее стало шоком для нее и остановило ее сердце. Если бы я знала, что подобное возможно, что животное способно так глубоко переживать болезнь своего хозяина, я бы никогда, никогда, никогда не прикоснулась к Джесси. – Я виновата в ее смерти… – Нельзя сказать наверняка, но об одном ты должна помнить: твои поступки влияют не только на твою жизнь, но и на жизнь твоих близких. Ты рушишь свой потолок, а балки падают и на их головы тоже. Бросаешь вазы на пол, а осколки ранят тех, кто рядом… Долорес, прежде чем сделать что-либо… настолько рискованное… представь убитого горем Сейджа, рыдающего отца, впавшую в шок маму, меня, пьющую сердечные капли. Договорились? – Звучит так, будто я вовсе не принадлежу себе… – Не принадлежишь. – А когда я начну принадлежать? – Когда чужая боль начнет волновать тебя больше, чем собственная. * * * Смерть Хэйзел оставила на мне неизгладимый отпечаток. На следующий день я просто не смогла заставить себя подняться с постели. Словно вырубило какой-то внутренний генератор, я отключилась от мироздания – и энергия покинула меня. Не хотелось двигаться, есть, говорить. Я просто лежала в кровати, изредка впадая в похожее на сон состояние. Но этот сон длился недолго и совсем не приносил облегчения. Меня вывели из этого состояния медикаментозно, когда заметили, что я начала стремительно терять вес. Родители и врачи начали буквально вливать в меня какие-то лекарства, которые заставили умерший «генератор» снова работать. Впервые за долгое время мне стало интересно, что происходит за окном и что будет на ужин. Я понемногу пришла в себя, но поняла, что еще раз подобный удар не переживу. Моя психика не слишком приспособлена для одиночных сражений. И мне нельзя оставаться одной, если какая-то беда вдруг схватит за шкирку и швырнет лицом об землю. Я просто не выживу, не переживу еще одну потерю. * * * Пластика губ все-таки потребовалась: меня уже записали на прием к пластическому хирургу. Также пришлось удалять лазером шрамы на лице – а вот это было все равно что с роем пчел целоваться. Еще пару недель в бинтах, с обожженными кусками кожи. Теперь я знала, что чувствуют жертвы косметической хирургии: твоего лица у тебя не будет. Будет другое, и тебе с ним жить. – Каково это, мистер Лайонс, возвращать женщинам утраченную красоту? – спросила у своего пластического хирурга. Он совсем молодой, тридцати нет. На губах у него играла улыбка, и в глазах тоже. Наверное, смешно было видеть шестнадцатилетнюю, задающую подобные вопросы. – Пожалуй, мне это нравится, Долорес, – ответил он, щуря карие глаза. – Чувствуете себя богом? – Разве что самую капельку, – хмыкнул он, поворачивая мое лицо из стороны в сторону. – Кстати, не старайтесь особо. Мне все равно, как я буду выглядеть. Мне некого будет кадрить красивым личиком. – Господи, что я вижу?! Девушку, которой все равно, что будет с ее лицом! – шутливо воскликнул он. – Я серьезно. У меня редкая форма врожденной аллергии на молекулы жира, пота и прочих биологических жидкостей других людей. Все это, – я указала на свое лицо, – результат обычных поцелуев. Парень просто поцеловал меня… – Я заглядывал в твою историю болезни… Очень жаль, Долорес, очень жаль. Но знаешь что? От меня ты все-таки уйдешь красавицей. Станешь лучше, чем была. – Зря стараться будете. – А вдруг не зря? Прогресс не стоит на месте. Сегодня мы умеем лечить болезни, от которых вчера умирали. А вдруг завтра найдется лекарство и от твоей аллергии? – Большинство лекарств изобретают только затем, чтобы потом их продавать. Чем более редка и уникальна болезнь, тем меньше вероятность, что какой-то чудак захочет изобрести от нее лекарство, выкинув миллионы долларов на исследования и изобретение препарата… Люди с редкими синдромами и болезнями никогда не дождутся лекарства. Любой препарат – это бизнес-проект в первую очередь и должен хотя бы окупить затраты на его создание. Но в случае с редкими болезнями – это все равно что устраивать пышный банкет с лобстерами и шампанским, на который сможет прийти лишь пара бродяг. Мистер Лайонс отложил карандаш, которым делал пометки в истории моей болезни, и терпеливо сказал: – Ты очень умная, Долорес. В том, что ты говоришь, конечно, есть своя правда, но лично я верю в то, что не все в мире решают потенциальные прибыли. Есть благотворительные организации, которые могут спонсировать исследования твоей болезни, есть ученые-энтузиасты, есть чудеса, в конце концов… – Я не верю в чудеса. – Но они случаются! Вчера я выиграл пятьсот евро в лотерею! – хихикнул доктор Лайонс. И уже серьезно добавил: – Слушай, а ты не хотела бы начать вести свой блог, Долорес? В Инстаграме, например, или в Фейсбуке. Рассказать всему миру о своей болезни, о том, как живешь, с какими трудностями сталкиваешься. Ты очень умная, забавная, дерзкая. Ты смогла бы не только привлечь внимание общественности к людям с редкими генетическими нарушениями, но и, возможно, найти себе подобных. Мой внутренний зверек насторожился, поднял нос и зашевелил усами. – Ты поняла меня, да? Я постараюсь, чтобы отсюда ты ушла такой же красивой, какой была до… того самого парня. А ты постарайся не отчаиваться. Кстати, по поводу ожога на груди: моя ассистентка назначит тебе новый прием на… – Оставьте. Я не хочу его убирать… – Уверена? – На все сто. Обычно люди избавляются от шрамов, потому что со шрамами связаны плохие воспоминания. Но что, если шрам – напоминание о чем-то прекрасном? * * * В тот же вечер я завела себе аккаунт в Инстаграме и выложила туда свою первую фотографию и первое сообщение: «Здравствуй, мир. Меня зовут Долорес, и у меня редкое аутоиммунное нарушение, которое заставляет клетки моего иммунитета работать не так, как они в норме должны работать. Обычно иммунная система защищает нас от опасных и чужеродных элементов. Да-да, приходит иммунная «полиция» и стреляет разрывными пулями по «преступникам». Но иногда иммунитет принимает за врагов вполне безобидные вещества, да еще и реагирует на них так бурно, что превышает все пределы «допустимой самообороны». «Полиция» достает не пистолет, а гранатомет и начинает стрелять из него во все стороны. Организм повреждает собственные ткани, вызывает отеки, сыпь и проблемы с дыханием. Он так сильно стремится уничтожить аллерген, что готов вместе с ним уничтожить и себя. Это уже не полицейский, а натуральный террорист-смертник! Именно этот агрессивный ответ на элементы окружающей среды и называется аллергией. Люди могут испытывать аллергию на все что угодно, кроме дистиллированной воды: на орехи и яйца, на пыльцу и клещей, на рыбу и пух. Но мой организм принимает за «врагов» биологические жидкости других людей: пот, кровь, слюну. Распознает малейшие отличия в молекулах – и начинает атаку. Причем жестокую. Проще говоря: я покрываюсь отеками, ранами и могу умереть от болевого шока, если кто-нибудь тронет меня. Весело, да? Я не могу поцеловать парня, обнять родителей, есть попкорн из одной миски с подружкой. Я неприкасаемая. Сложно ли быть мной? Очень. Иногда хочется умереть. Тем более что это легко – нужно просто броситься кому-нибудь в объятия. Но потом я вспоминаю о людях, которые любят меня, и о том, что если совсем уж прижмет, – то умереть я всегда успею. И еще я думаю, что в мире столько вещей, чудес и возможностей, которые так жалко упускать. Я хочу, чтобы Господь Бог на том свете спросил меня: «Что ты успела сделать за свою жизнь, Долорес?» и тогда я начну перечислять – и этот список будет таким сумасшедшим, что Бог будет хлопать себя по коленям и хохотать. «Я путешествовала, вела блог, радовалась и любила, побывала там, там и даже там! Я встретила его, ее и даже их! Я делала это, это и вот это! И даже, – добавлю шепотом, – успела поцеловать парня!». И на этих словах Бог тут же подпрыгнет на своем троне и воскликнет: – Даже это, Долорес Макбрайд?! – Да! – рассмеюсь я. – Ну ты даешь! – скажет Он. – Ага! – скажу я. – Вот уж кто не зря жизнь прожил! Примерно так все и будет! Мне будет чем повеселить старика. Я не из тех, кто скажет Ему, потупив глаза: «Сорян, батя, я только и делала, что грустила, распускала нюни и в пятнадцать швырнула себя под поезд». Какая скука. А скука – это не про меня». жүктеу/скачать 461,43 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|