Назови меня своим именем

Должно быть, я ответил ему таким же ледяным взглядом.
Два дня мы не разговаривали.
На  длинном  балконе,  соединявшем  наши  комнаты,  мы  избегали  друг
друга,  ограничиваясь  отрывистыми  «привет»,  «доброе  утро»,  «хорошая
погода», фразами ни о чем.
Потом, без объяснений, общение возобновилось.
Может,  я  хочу  побегать  сегодня?  Нет,  не  очень.  Что  ж,  тогда  пойдем
плавать.
Сегодняшний  день,  мучения,  недоверие,  трепет  от  новой  встречи;
предчувствие  надвигающегося  блаженства;  нерешительность,  боязнь
неверно  истолковать  знаки  и  потерять  кого-то  дорогого;  необходимость
постоянно  предугадывать,  прибегать  к  изощренным  хитростям  в  надежде
на  взаимность;  стремление  отгородиться  от  остального  мира  за
многочисленными 
ширмами 
из 
рисовой 
бумаги; 
склонность
расшифровывать то, что никогда не было закодировано – все началось тем
летом, когда Оливер поселился в нашем доме. Эти чувства отпечатались в
каждой популярной песне того лета, в каждой книге, прочитанной мной во
время и после его пребывания с нами, во всем, начиная с запаха розмарина
в жаркий день и заканчивая неистовым послеполуденным стрекотом цикад.
Запахи  и  звуки,  знакомые  с  детства  и  наполнявшие  мою  жизнь  из  года  в
год, вдруг нахлынули на меня и навсегда слились с событиями того лета.
А может быть, это началось спустя неделю после его приезда, когда я с
удивлением  обнаружил,  что  он  все  еще  помнит  и  замечает  меня,  и  что
столкнувшись  с  ним  по  пути  в  сад  я  могу  позволить  себе  роскошь  не
притворяться,  будто  мы  не  знакомы.  В  первый  день  рано  утром  мы
отправились  на  пробежку  до  самого  Б.  и  обратно.  Утром  следующего  дня
мы  плавали.  Потом  снова  пробежка.  Мне  нравилось  обгонять  грузовичок
молочника,  который  еще  совершал  свой  утренний  объезд,  затем
бакалейщика  или  пекаря,  только  готовящихся  начать  дневную  торговлю;
нравилось бежать вдоль берега, когда на набережной еще не было ни души,
а  наш  дом  казался  далеким  миражом.  Мне  нравились  синхронные
движения наших ног, когда они в одно мгновение касались песка, оставляя
на  нем  отпечатки,  к  которым  я  хотел  вернуться  после  и  тайком  наступить
на след от его ноги.
Подобное  чередование  бега  и  плаванья  стало  его  «режимом»  в
аспирантуре. И в Шаббат он бегает? пошутил я. Упражняется всегда, даже
когда  болеет.  Занимался  бы  и  в  постели,  если  бы  пришлось.  Даже  после
бурной  ночи  накануне,  сказал  он,  все  равно  отправляется  утром  на
пробежку.  Единственный  перерыв  случился  из-за  перенесенной  операции.

Когда  я  осведомился  о  причине,  его  ответ,  избегать  которого  я  стремился
всеми  силами,  выскочил  как  злобно  ухмыляющийся  черт  из  табакерки.
После.
Возможно,  он  не  хотел  разговаривать,  чтобы  не  сбить  дыхание,  или
пытался  сконцентрироваться  на  плавании  или  беге.  Или  таким  способом
побуждал меня делать то же самое, без намерения обидеть.
Но  было  нечто  сковывающее  и  сбивающее  с  толку  в  этой  внезапной
отстраненности,  возникающей  в  самые  неожиданные  моменты.  Казалось,
он делает это нарочно – подпускает меня все ближе и ближе, и вдруг резко
отбрасывает всякую видимость дружеского расположения.
Стальной  взгляд  возвращался  всегда.  Как-то  днем,  когда  я  сидел  за
«своим»  столом  у  бассейна  во  внутреннем  дворике  и  бренчал  что-то  на
гитаре,  а  он  лежал  рядом  на  траве,  я  опять  наткнулся  на  этот  взгляд.  Он
сверлил  меня,  пока  я  перебирал  струны,  а  когда  внезапно  поднял  глаза,
чтобы  посмотреть,  нравится  ли  ему  мелодия,  взгляд  был  там:  острый,
безжалостный, как мелькнувшее лезвие, мгновенно убранное в ту секунду,
когда жертва заметила его. Он беззастенчиво улыбнулся мне, как бы говоря,
Теперь не смысла это скрывать.
Держись от него подальше.
Должно  быть  он  увидел,  что  я  смутился,  и,  чтобы  как-то
реабилитироваться,  начал  расспрашивать  меня  о  гитаре.  Я  держался
настороженно  и  едва  мог  отвечать  связно.  Мои  вымученные  ответы,  по
всей видимости, навели его на мысль, что что-то не так.
– Можешь не объяснять. Просто сыграй ее снова.
– Но мне показалось, она тебе не понравилась.
– Не понравилась? С чего ты взял?
Мы подначивали друг друга.
– Просто сыграй ее, хорошо?
– Ту же самую?
– Ту же самую.
Я  встал  и  прошел  в  гостиную,  распахнув  пошире  стеклянные  двери,
чтобы он мог слышать, как я играю на фортепиано. Он последовал за мной
и,  прислонившись  к  деревянной  раме,  слушал  в  течение  некоторого
времени.
– Ты изменил ее. Теперь она звучит по-другому. Что ты сделал?
– Я просто сыграл ее так, как она звучала бы в обработке Листа.
– Нет, сыграй снова, 

жүктеу/скачать 1,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: