Возвращение в «Ласточку» у него в багажнике действительно лежала лопата. А почему бы и нет, ведь держать её там

— А если выпрыгнуть? Акулы? Крокодилы?
— Пираты! А на самом деле просто водоросли. Много!
— И долго туда плыть?
Юрка повел плечами:
— Да минут десять. Может, пятнадцать…
— По такой-то жаре? — нахмурился Володя. Солнце в безоблачном небе и правда палило нещадно, а
им предстояло плыть по неглубокой, но широкой, без единой тени реке. — Ну ладно. Но под твою
ответственность! — всё-таки сдался он.
— Ответственность — моё второе имя, — хмыкнул Юрка.
Течение в этой части реки в самом деле было быстрым и сильным, а грести приходилось против
него. Юрка кряхтел и пыжился, с непривычки долго подстраивался под нужный темп — всё же в
последний раз он упражнялся в гребле год назад.
Какое-то время они плыли в полном молчании под мерный плеск вёсел о воду да шелест камышей.
Справа раскинулся пологий берег, уходящий зелёно-жёлтым полотном вдаль, к ограде
пионерлагеря. Слева высокий изрешеченный гнёздами ласточек берег устрашал крутыми
обрывами, торчащими из песочных стен корнями деревьев, заболоченными отмелями и нависшим
сверху лесом. Но высоты деревьев не хватало, чтобы отбросить на реку приличную тень, и Юрка,
вдобавок ко всему махающий вёслами, жутко потел.
— Юр, я спросить тут хотел, — неуверенно нарушил тишину Володя. — Можно?
— Ну спрашивай, раз уж начал.
— Я кое-что слышал о происшествии в прошлом году. Ольга Леонидовна говорила, что с тобой
плохо обошлись. В общем-то поэтому они решили взять тебя на эту смену — пожалели. Раньше я
думал, что знаю не всё о том случае, а когда познакомился с тобой получше, понял, что вообще
ничего об этом не знаю. Расскажи, что случилось и почему?
Юрка глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Да знаешь, отдыхал у нас тут один… хмырь. Тот самый, у которого батя номенклатурный, ну,
который… Хм, тут придётся рассказывать с самого начала. Я же раньше учился в музыкальной
школе при консерватории, мечтал стать пианистом… — Заметив, как от удивления округлились
Володины глаза, Юрка опередил его вопросы: — …а не рассказывал, потому что не люблю даже
вспоминать обо всём этом. Понимаешь… я очень любил пианино, я жить без него не мог. Нет,
«очень» — не то слово, я фанатично любил. Всегда тянуло к клавишам, с самого детства.
Юрка сделал большую паузу, подбирая правильные слова. Он крепко задумался, как объяснить и
как показать Володе, насколько музыка была для него важна. Что он не представлял без неё свою
жизнь и не представлял без музыки самого себя. С раннего детства она всегда была с ним,
сопровождала звучанием в мыслях, утешала, успокаивала, радовала, снилась каждую ночь и играла
каждую минуту бодрствования. Юрка никогда от неё не уставал. Наоборот, в минуты тишины ему
становилось тревожно, всё валилось из рук, он не мог сосредоточиться. Порой, чувствуя себя
фанатиком — ничто кроме фортепиано его не волновало и не трогало, — Юрка пугался своей
отчужденности от большинства людей. Он будто существовал в другом измерении, пытаясь понять,
живёт ли музыка в нём или он живёт в музыке? Она ли сверкает внутри него крохотной, но жаркой
звёздочкой или это он — внутри огромной, осязаемой только им одним вселенной?
Но как было объяснить всё это Володе? Другу, но все же человеку чужому и чуждому музыке?
Вдобавок Юрка никогда не говорил об этом вслух. Музыка была его личным, внутренним
переживанием, и оно, тонкое и хрупкое, никак не хотело формулироваться в примитивные слова.
— Я учился не в общеобразовательной, а в средней специальной музыкальной школе. Знаешь о
таких? — Володя пожал плечами, а Юрка объяснил: — Кроме обычных школьных предметов там
преподавали музыкальные. Учиться нужно было десять лет, а потом без всяких училищ, можно
сразу в консерваторию поступать. Так вот, первые экзамены после четвертого класса я сдал на
отлично, но с восьмого всё пошло под откос. В конце восьмого всегда проводится экзамен, и на него
помимо наших учителей пришли преподаватели из консерватории — школа работала при ней, —
смотреть и заранее подбирать музыкантов, которых возьмут после окончания в консерваторию… —
Юрка замолк на полуслове.
Володя смотрел на него испытующе, чуть наклонив голову, не моргая и не дыша:

— Ну?
Юрка остановился, вытер лоб и отвёл взгляд:
— Я провалился. Мне сказали «средненько».
— Ну и что? Главное ведь, что не неуд!
— Это музыка, Володь! Там всё серьёзно, там либо гений, либо ничто. «Среднячков» в музыке не
терпят! Вот мне и посоветовали уйти, потому что, раз провалился на экзамене, места в
консерватории мне было уже не видать. Но я же упрямый, я же остался. Зря остался. Полгода
мешали с грязью, двойки ставили, гадости говорили. А когда окончательно вбили в голову, что я
ничтожество, я ушёл. Сам. Бросил всё. С тех пор к инструменту не прикасаюсь.
Володя молчал, а Юрка, как заворожённый, смотрел на реку. Думая о том, как тяжело, почти
невозможно было после позорного вылета из школы заставить музыку замолчать, а потом
научиться жить в тишине. Он до сих пор не поборол рефлексы и бил себя по рукам, до боли
стискивал пальцы, лишь бы отучить их барабанить любимые произведения и произведения
собственного сочинения по любой поверхности. Вот и сейчас он невольно колотил пальцами о
вёсла, не узнавая, да и не стараясь узнать мелодию.
— Но почему это выявили только в восьмом классе? — осторожно поинтересовался Володя. —
Неужели раньше?..
— Да потому что я и мой талант тут вообще ни при чём! — фыркнул Юрка.
Володя раскрыл рот:
— В смысле?
— В прямом! Учился у нас сынок главы горисполкома. Посредственность полная, и школу
прогуливал, но в консерваторию поступить хотел. Вот его и продвинули на моё место. — Юрка
схватил вёсла и издевательски ухмыльнулся: — Как тебе такой расклад: Конев живёт музыкой, но
учиться он недостоин — «среднячок» же, а Вишневский школу прогуливает, но ему можно, он ведь
— талант? Причём никаким талантом он не был! Каково, а?
— Да уж… — протянул Володя, явно не зная, что на это ответить, стушевался и отвёл взгляд.
Юрка старательно, но безуспешно душил в себе злость, которая вырывалась наружу, проступая
красными пятнами на щеках, звуча желчью в его голосе, сверкая лихорадочным блеском в глазах.
Призывать к благоразумию настолько раздражённого Юрку — даже его гребки были такими
резкими, что лодку мотало, — бесполезно, наверное, поэтому Володя и молчал. А у Юрки слова
нашлись, он начал сдавленно:
— А каково было мне, когда на следующее лето я попал в «Ласточку» с этим номенклатурным
уродом в одну смену, в один отряд? А этот ублюдок, говнюк!..
— Эй, потише с выражениями, — осадил Володя, но охваченный гневом и обидой Юрка не обратил
на него никакого внимания. Налёг на вёсла и принялся грести с остервенением, обливаясь потом,
но совершенно забыв о жаре.
— Это всё из-за него, из-за него меня турнули! Это он мне жизнь сломал! И ведь моего унижения в
школе ему оказалось мало! Он решил ещё и здесь подговнить — при всём лагере назвал меня
жидёнком! Тут уж я не выдержал, вмазал по роже, тоже при всех. Хорошо вмазал, нос расквасил,
кровь хлестала… Я никогда так сильно не бил, — Юрка горько усмехнулся, — руки берёг. Мне ведь
бабушка с самого детства твердила: «Юра, береги руки. Юра, береги руки». А что их беречь? Для
чего беречь?
— Погоди, а почему «жидёнок»? Ты разве еврей? — спросил Володя, пытаясь увести его от
болезненной темы.
— По матери, — не глядя, кивнул Юрка.
— Но как Вишневский об этом узнал? По тебе этого вообще не видно, русский как русский: имя,
фамилия, лицо, волосы — ничего еврейского.
— Не знаю, наверное в ду́ше увидел…
— Как это? — не понял Володя.
Юрка хмыкнул и легкомысленно пожал плечами:

— Семейная традиция.
И тут Володя сообразил. Вздёрнул бровь и протянул, бессовестно разглядывая Юрку с ног до
головы:
— О-о-о… Вон оно что… Интересно…
У Юрки едва не вырвалось: «Показать?» Но под непомерно любопытным, въедливым взглядом он
растерялся: «Что он там себе воображает?!» И из дерзкого стал застенчивым. Судорожно
улыбнулся, покраснел, опять стало жарко.
А Володя смотрел ему в лицо полными какого-то священного трепета глазами — видимо, дошло,
видимо, примерил на себя его шкуру. И, скривившись, оторопело прошептал со свистом:
— Ёлки-палки, какой ужас!
Это и рассердило, и возмутило, и оскорбило Юрку так, что он принялся отчитывать себя за
излишнюю откровенность в столь щепетильных вопросах. Ведь из-за Юркиного длинного языка
Володя невольно влез в его интимное и, судя по заинтригованному виду, убираться оттуда не
спешил. «Значит, про журналы говорить Володя запрещает, а про мои интимные места думать —
это пожалуйста?!» — мысленно негодовал Юрка. Своей реакцией Володя всё-таки сильно его задел.
А тут ещё и внутренний голос вкрадчиво напомнил про казус на вчерашней зарядке и полный
мурашек сон и вдобавок к жаре внешней обдал жаром внутренним, да так, что лёгкие скрутило.
— Я этого не хотел! — вслух раскаялся Юрка и, глядя в ошарашенные глаза Володи, опомнился и
залепетал по теме разговора: — Во-первых, меня никто не спрашивал. Во-вторых, я был маленьким
и ничего не помню. И в-третьих… это… не воображай тут! Это вообще никого не касается! И
никакой это не ужас!
— Нет-нет, что ты. Я ничего такого! — Володя замотал головой, краснея до корней волос. — И
вообще, в этом на самом деле нет ничего особенного, это старая традиция, ей несколько тысяч лет,
это нормально… в принципе… А ты религиозный?
— Дурак, что ли?
— Тогда тем более…
Юрка фыркнул и оглянулся, лишь бы отвлечься. Вокруг не было ни следа цивилизации: ни домика
среди зарослей, ни крыши на горизонте. Они проплыли уже не первый километр. Лагерь и станция
давно скрылись за крутым поворотом реки, и теперь ребят окружал красивый, но скучный пейзаж
— одинаковые редкие леса и дрожащие в жарком мареве поля. Взгляду было не за что зацепиться.
Пожалуй, только за виднеющийся вдалеке высокий холм и крохотную беседку на нём. Но их путь
лежал не туда. Юрка прикинул, уже совсем скоро они прибудут к месту назначения.
Негромкий Володин голос вырвал его из размышлений:
— И всё же я очень рад, что ты рассказал мне об этом. В смысле, о музыке. Оказывается, я совсем
тебя не знаю.
— Как и я тебя, — пожал плечами Юрка. — Я рассказал тебе про музыку не потому, что ты
спросил… Точнее, ты, конечно, спросил, но я мог бы умолчать или как-нибудь обойти этот вопрос.
Но тебе решил довериться.
Володя посмотрел на него с благодарностью.
— Знаешь… — тихо сказал, — я тоже могу открыть тебе самую страшную тайну, но о ней никому
никогда ни в коем случае нельзя узнать. Обещаешь?
Юрка кивнул, недоумевая — разве он успел дать повод для недоверия? Конечно же, он не
расскажет, в чём бы Володя ни признался.
— Вот ты, Юра, отказываешься жить так, как велят, — Володя склонился к нему ближе и совсем
понизил голос, хотя их некому было услышать посреди реки, в шуме камышей. — Говоришь, у тебя
родственники в ГДР… А сам ты никогда не хотел из страны уехать?
Этот вопрос походил на риторический, но Юрка ответил:
— Ну… бабушка пыталась вернуться в Германию, это ведь её историческая родина. Но не пустили.
У меня там дядя, но двоюродный, так что вряд ли…
— А я хочу уехать, — перебил Володя. — Вернее, не просто хочу, а это и есть моя главная цель!

У Юрки отпала челюсть:
— Но ты же комсомолец, ты же такой… правильный, партийный, ты же…
— Именно поэтому я, как ты говоришь, «правильный» и «партийный» — чтобы добиться этой цели!
Юр, логика ведь проста — из СССР свободно выпустят только коммунистов, ещё свободнее —
«проверенных» коммунистов и само собой, «проверенных» коммунистов-дипломатов с дипмиссией.
— А чтобы стать дипломатом, ты поступил в МГИМО… — закончил за него Юрка. Володя кивнул.
Пусть в округе на несколько километров вокруг не было ни души, от его тихого голоса, от
взволнованного тона и от того, что он несколько раз опасливо оглянулся по сторонам, по Юркиной
коже пробежал мороз и зашевелились волосы. Услышь кто-нибудь Володю, его бы мигом выгнали из
комсомола с позором. Вся жизнь и цели под откос! А он рассказал о таком Юрке. Не потому он
просил молчать, что не доверял, просто правда слишком опасная.
— И куда ты хочешь? — спросил Юрка.
— В Америку.
— На мустанге по прериям? — нервно хохотнул.
— На мотоцикле. «Харлей Дэвидсон» — слыхал о таком?
Юрка не ответил. О таком мотоцикле он не слышал, а про работу дипломатов ничего не знал, но за
Володю стало тревожно. Тут же вспомнилось его «не при Сталине живём» — но ведь это так себе
отговорка.
Всё еще пребывая в легком шоке, Юрка чуть не пропустил нужный поворот.
— О, а вот и оно! Вот тут, — воскликнул он и указал пальцем на стену камышей.
Весло ударилось о дно — глубина в этом месте была небольшой. Юрка развернул лодку и направил
её аккурат в камыши.
— Ты чего делаешь? — удивлённо спросил Володя.
— Всё в порядке. Помоги мне. Раздвинь камыши перед носом, только не порежься.
Лодка прочесала дном по отмели, прошла сквозь заросли, и взору ребят открылась небольшая
заводь, густо покрытая ряской и кувшинками. Течение сюда не заворачивало, и вода застаивалась,
давая водной флоре разрастаться. Вёсла путались, Юрке то и дело приходилось их доставать и
снимать налипшие куски осклизлых водорослей. Но он знал это место и знал, зачем привёз сюда
Володю. Оно того стоило, несмотря даже на специфический запах заболоченной воды и тучи
жужжащей мошкары.
По поверхности воды сновали водомерки, из камышей раздавалось надрывное кваканье, а
некоторые особенно наглые лягушки расселись прямо на восковых листьях кувшинок, наблюдая за
проплывающей мимо лодкой. Кувшинки тут были жёлтыми, такие везде встречаются, и Юрка
внимательно всматривался вдаль, обшаривая заводь взглядом.
— Смотри, цапля! — крикнул он, махнув рукой в сторону заросшего густым камышом берега.
— Где? — Володя ткнул пальцем в переносицу и прищурился, глядя в указанном направлении.
— Да вон же она, — Юрка ткнул пальцем в камыши, но сообразил, что Володя, как ни напрягается,
не видит. — Маскируется хорошо, зараза, от камышей почти не отличить. — Юрка схватил его руку,
навёл на стену бурых растений, откуда торчал длинный клюв, и скомандовал: — Палец вытяни!
Володя послушно вытянул палец, и Юрка окончательно скорректировал направление.
— А… Вон, вижу! — воскликнул Володя радостно. — Ух ты!
— Что, никогда не видел раньше?
Он покачал головой:
— Не-а. Какая забавная, на одной ноге стоит! Притворяется, что её тут и нет вовсе.
Володя следил за цаплей, а Юрка поймал себя на мысли, что всё еще держит его руку и отпускать
совсем не хочет… Впрочем, и Володя руку не убирал… Но разомкнуть пальцы всё же пришлось,
чтобы снова взять вёсла и направить лодку ближе к берегу.

— Приехали, — объявил он. — Смотри, какая тут есть красота.
Володя оглянулся по сторонам, непонимающе посмотрел на Юрку, а тот кивнул на воду. Он
развернул лодку поперек заводи, бросил вёсла и расслабился, разминая плечи.
Повсюду, куда ни глянь, на воде качались белые цветы. Десятки крупных белоснежных кувшинок с
густо-жёлтой, точно яичная, сердцевиной, плавали посреди тёмно-зеленых лопухов-листьев, а над
ними то замирали, то стремительно пролетали перламутрово-голубые стрекозы.
Володя любовался заводью, его взгляд то замирал на цветах, то устремлялся за насекомыми, то
искал среди листьев лягушек. А Юрка любовался им. Завороженно наблюдая за нежной улыбкой,
которая блуждала на его губах, Юрка готов был хоть сто раз грести сюда против течения и терпеть
жалящую мошкару, лишь бы хотя бы ещё один раз увидеть такое же восхищение в его взгляде.
— Речные лилии! Как здорово! — Володя перегнулся через край и пальцами коснулся белых
лепестков — так нежно и трепетно, будто трогал нечто хрупкое и драгоценное. — Как их много…
Они прекрасны. Будто из сказки о Дюймовочке.
Юрка вскочил со своего места, лодка под ним опасно качнулась.
— Давай сорвём одну? — предложил он. Потянулся к цветку, взял его под соцветие и собирался
дёрнуть, но Володя шлёпнул его по запястью.
— Ну-ка перестань! Ты вообще знаешь, что эти цветы занесены в «Красную книгу»?
Юрка испуганно моргнул, уставился ему в лицо.
— Вот поэтому ты и искал их так долго, — нравоучительно продолжил Володя. — Плавают всякие,
обрывают, а потом такие кувшинки оказываются вымирающим видом! А смысла в этом, между
прочим, никакого нет! Это же лилии — водные растения, только вытащи их из воды, мгновенно
вянут. Прямо у тебя в руке сжимаются и умирают. Их не получится держать в горшке или в вазе,
как какие-нибудь розы.
— Ладно, ладно, — Юрка примирительно выставил руки перед собой, как бы показывая, что вот они
— пустые, ничего не сорвали и не погубили. — Я просто хотел оставить тебе… на память.
— Я и так их запомню. Спасибо. Это на самом деле стоило того, чтобы плыть сюда.
Любуясь цветами, они посидели ещё немного. Юрка слушал кваканье лягушек, жужжание
перламутровых стрекоз и думал о том, что ужасно устал жить в тишине. Не внешней, разумеется, а
внутренней. Но, несмотря на печальные мысли, здесь ему было до того спокойно и легко, что
хотелось остаться до самого вечера, но Володя взглянул на наручные часы и забеспокоился:
— Уже час прошёл, наверное, не успеем сегодня к барельефу?
— Доплыть доплывём, но от берега до барельефа прилично топать…
— Жаль… — грустно вздохнул он. — Тогда что, сразу обратно?
— Это уж как хотите, у нас есть ещё полчаса до горна.
— Тогда давай посидим в теньке хотя бы десять минут? Вон там, у берега есть, видишь?
— Вижу, — угрюмо кивнул Юрка. Он и сам хотел бы охладиться, от жары всё тело горело
изнутри. — Но если поплывём туда, мы лилии повредим…
Юрка ожидал, что Володя покорится судьбе, а вернее — жаре, и велит плыть обратно, но тот вдруг
воспрянул духом и воскликнул, сверкая горящими глазами:
— Юр, а давай искупнёмся? Тут есть где? Река же, должно быть…
Юрка задумался. Кажется, вон там за поворотом было местечко. Пляж — громко сказано, но лодку
пришвартовать можно. Одна проблема — у него не было с собой плавок.
— Мне не в чем, Володь. Плавки в отряде, а трусы… — Юрка замялся. Семейники… Намочить их
значило насквозь промочить шорты. — Ну… не голышом же в шорты потом.
— Зачем голышом в шорты, если можно голышом в реку? — подмигнул Володя, в предвкушении
расстёгивая рубашку, хотя ребята ещё не двинулись с места. — А что? Ни одной девчонки за
километр, никто не увидит.
— Резонно, — признал Юрка и повернул лодку в сторону пляжика.

Но всё-таки он растерялся. Раздеться… Нет, в действительности и правда ничего такого в этом не
было, мальчики же. Юрка сто раз купался нагишом. И не только купался — и в душ ходил, и в
раздевалку, и никогда при этом не стеснялся перед товарищами. Но то товарищи, а то — Володя,
это совсем другое. Впервые в жизни такое — другое.
Но нет, он ничуть не стеснялся. Несмотря на все эти рассказы про религиозные традиции и
кажущийся непристойным Володин интерес, стыдно не было, было до онемения волнительно. Но
отказаться? Ну уж нет!
Юрка кивнул. Но, помня вчерашний конфуз, отвернулся, когда Володя стал раздеваться, а сам снял
одежду, только когда тот нырнул.
Окунувшись с головой и вынырнув, Юрка едва успел протереть глаза, как Володя рванул на другой
берег и уже почти что его достиг. Он бил по воде так сильно, что брызги фонтаном взлетали из-под
рук и, переливаясь в солнечных лучах, появлялись и тут же исчезали маленькие радуги. «Вот это
брасс! Бодрый, резвый, мне бы так уметь!» — позавидовал Юрка, и его взгляд упал на Володины
плечи. Сама собой возникла полная искреннего восхищения мысль — он вроде худой, а какие
блестящие и сильные у него плечи!
Юрка так и стоял в тёплой, как парное молоко, воде. Не шевелясь, любуясь тем, как Володя плывет,
как грациозно и естественно он выглядит — такой свободный, такой раскрепощенный. Смотрел, как
Володя остановился, снял и сжал в кулаке очки, нырнул, и над водою на одну секунду показалось
неприкрытое тканью то, чем вчера утром залюбовался Юрка. Одно мгновение, он и разглядеть
ничего не успел, но к горлу пробрался ком, а тело свело приятной, каких ещё никогда не было,
судорогой. Юрка окоченел.
И тут осознание всего, что происходит с ним, рухнуло на голову и пригвоздило ноги ко дну.
Осознание столь чистое и простое, что ошарашило Юрку — как же он раньше не догадался и
почему только сейчас нашёл этот единственный ответ на миллион вопросов сразу? Он же так прост!
Ведь кто ему Володя? Друг. Конечно же, друг. Такой, при мыслях о котором сладко засыпать и
радостно просыпаться. Тот, на кого так приятно смотреть, тот, от кого взгляда не отвести,
любуешься им и любуешься. Самый красивый человек на свете, самый добрый и самый умный, во
всём — самый. Тот, с кем интересно даже молчать — такой Володя ему друг. Друг, который
«нравится» в том странном, глупом, общепринятом смысле.
«Нет, не может этого быть!» — не поверил Юрка. Такого не бывает в природе, он никогда и ни от
кого о таком не слышал. Даже ребята со двора об этом не шутили, а они знали всё обо всём и
шутили над всем. Юрка попросту не верил в то, чтобы друг так сильно стремился к другу, что…
Он думал, что раньше ему было страшно. Вот, например, после зарядки, но на самом деле тогда это
была так, тревога, а настоящий страх появился сейчас. Почему это произошло и что это такое? Есть
ли у этого название? Юрка — единственный, с кем такое случилось? Нет, чем бы это ни было и как
бы оно ни называлось, — это противоестественно, такого не бывает и не должно было произойти с
ним! Может, болезнь какая психическая? Или просто усталость? Юрка ж за эту смену так извилины
напрягал, так утомился и выдохся, что, видимо, мозг забарахлил. Домой вернётся, поплюёт в
потолок, и всё у него снова станет отлично. Вот бы уже домой, только с Володей расставаться
совсем не хотелось.
Хотелось другого — поделиться своим страхом и открытием с лучшим другом. Хотелось сказать ему
заветное: «Ты мне нравишься, я счастлив, что ты есть». Но даже просто представить, как Юрка
будет говорить ему это, страшнее, чем прыгнуть с тридцатиметровой вышки в ледяную воду, хуже,
чем нырнуть в бездну. Но если всё-таки решиться? Если всё-таки окунуться в омут с головой и
сказать как есть — что тогда будет? В глубине души Юрка знал, что именно: Володя рассмеётся,
думая, что смеётся с ним, но на самом деле — над ним. Вот что будет.
И даже если у Юрки откроется дар красноречия и он сможет объяснить, что на самом деле значит
«нравишься» и «счастлив» и что Юрка ничего от Володи не требует, а говорит это от радости и
только затем, чтобы он просто знал… Володя всё равно не сможет этого понять. Он сделает всё,
чтобы понять, но не поймёт, не уложит в голове. Конечно, не сможет, ведь даже Юрка все ещё не
мог.
Как это объяснить Володе и как самому понять? Ясно пока было только одно — теперь Юрка точно
его не покинет, не бросит и не забудет. Километры не будут помехой, Юрка останется ему
преданным другом всегда и везде, куда бы жизнь его ни забросила, хоть на другой континент, хоть
на Луну, хоть на астероид Б-612. Теперь Юрка станет нуждаться в Володе ещё больше и ещё острее
ощутит одиночество и пустоту, когда его не будет рядом. А ещё он непременно познает горе. Оно
настигнет его, когда Володя тоже переживёт это чувство, но обращено оно будет не к трудному
Юрке, а к понятной другой.
Юрка стоял, как вкопанный. Боясь пошевелиться, смотрел на Володю и думал, думал, думал. Голова

кружилась, глаза слепило — брызги воды, будто искры, пылали на солнце, плеск стоял шумом в
ушах. Ошарашенный, Юрка смотрел, как самый лучший и особенный его друг пыхтит, отдувается и
смеётся, а сам не мог сделать и шагу. Замер всем телом по пояс в воде, руки по швам.
Володя вскоре заметил его странное поведение и подплыл. Юрка испуганно уставился ему в лицо и
сделал полную глупость — прикрыл руками пах. Зачем прикрыл? От чего прикрыл? Инстинктивно и
от стыда — голый всё-таки. Но только ли телом теперь?
Володя нахмурился:
— Юра, всё нормально? — И коснулся холодного даже на солнце плеча. — Что-то с ногой?
Что ему соврать? Порезался? Нет. Володя попросит посмотреть, а предъявить нечего. Голова
кружится? Тогда отправит в тень, а чем это лучше? От чего ему теперь вообще может стать лучше?
— Ничего. Нормально, — вяло пробормотал Юрка.
— Ты белый весь… Судорога? Давай помогу… — Володя приблизился и сунул руку под воду.
— Нет, не надо, сейчас само отойдет. Это не судорога, просто… просто я… устал и вообще всё как-то
не так. К барельефу, например, не успели. — Юрка покраснел. Точно покраснел — щёки опалило
жаром, будто к ним приложили грелку.
— Нашёл о чём переживать, — недоверчиво протянул Володя.
Спустя несколько минут, когда оба оделись и уселись в лодку, Володя, так и не добившись от Юрки
правды, попытался успокоить его:
— В другой раз успеем. Давай мне вёсла. — На что Юрка лишь вяло улыбнулся.
Назад плыли куда быстрее, потому что течение действительно само несло лодку вперёд. Володя
тихонько напевал какую-то песенку, Юрка её не узнавал. Он и не старался прислушаться и узнать,
смотрел на воду и думал о «нравится».
— Вот это ива! — вдруг воскликнул Володя, тыкая пальцем в сторону высокого берега. — Видишь?
Вон та огромная, как шатер… нет, как целый дом! Никогда таких не видел!
Там, куда он указал, берег плавно спускался вниз, к самой реке. Небольшая песчаная отмель, с
хорошим подходом к воде, наполовину скрывалась в густых ветвях плакучей ивы, склонившейся
кроной в самую реку.
— Давай остановимся, Юр, — попросил Володя.
— Тогда мы к подъёму не успеем, сам же сказал, — поспешил ответить Юрка, но, увидев
воодушевление в глазах Володи, предложил: — Может, завтра?
— А если завтра у меня не получится взять лодку?
— Тогда я постараюсь запомнить, как дойти дотуда по берегу. Сто процентов можно добраться без
лодки. — Юрка внимательно вгляделся в обрыв и в его верхнюю часть: — Я знаю, что вон там
должна быть тропинка, ведущая прямо к берегу. Она начинается от брода, который возле нашего
пляжа, я там когда-то гулял… Вожатые туда не пускают детвору, но оно и понятно — это опасно.
Берег песчаный, сыплется под ногами, а грохнуться с такого обрыва будет ого-го.
— Давай завтра попробуем туда добраться? — в нетерпении предложил Володя.
Юрка опешил:
— С каких это пор ты такой авантюрист? На приключения потянуло?
Володя пожал плечами:
— Не знаю. С тебя вот пример беру.
Вечером Юрка отправился искать иву. Пытаясь отвязаться от назойливых пугающих мыслей о
«нравится», он запоминал каждый поворот тропинки, каждый подъём и спуск, каждый бугорок и
камушек, и на поиски пути потратил немало времени.
Вернулся в кинозал спустя целый час после начала репетиции. Актёры отыгрывали достойно,
Володя был всецело поглощён репетицией, а Юрка, скучая, шатался по кинозалу.
В кои-то веки пианино молчало. Видимо, Володя попросил у Маши немного тишины, и теперь она,

насупленная, сидела в зале недалеко от сцены.
Юрка то и дело поглядывал на инструмент и жалел о том, что вспомнил ту историю. Теперь ему
очень хотелось подойти к пианино, открыть крышку и хотя бы на мгновение коснуться клавиш.
Даже звуков не извлекать, просто ощутить прохладное лакированное дерево под пальцами. Пока все
были заняты действом, происходящим в левой половине сцены, Юрка осмелился подойти к
инструменту, в правую. Открыл крышку. Световой блик пробежал по клавишам, и вдруг Юрку
охватил панический ужас. В долю секунды он оказался в паре метров от пианино.
Кусая губы, посмотрел на него затравленно, по старой привычке «потянул» пальцы. Вдруг в голове
грянул внутренний голос, только чужой, не Юркин, — экзаменаторши, старой толстой тётки с
химзавивкой. Юрка даже удивился, что смог его вспомнить. Он постарался отвлечься или
проигнорировать голос, но не смог. Он не хотел слышать, но слушал, и от этого было больно:
«Протяни руку и коснись инструмента, вон он стоит. Играй что хочешь и сколько хочешь, всё будет
без толку. Всё равно ты — бездарность и посредственность, и у тебя нет музыкального будущего.
Играя, только сыплешь соль на рану». Конечно, именно этих слов она ему никогда не говорила. Это
Юрка говорил себе сам.
— Ну всё, привет, шизофрения, — ядовито прошептал он и скрылся за кулисами.
Пока не кончилась репетиция, Юрка бесцельно бродил по кинозалу и скучал. Мечтал попасть в
рубку киномеханика, но она, как обычно, была закрыта. В огромном здании удалось отыскать всего
одно более или менее интересное место — подсобку за сценой. Он забрался в неё и нашёл там
коробку с диафильмами и проектором, а после репетиции предъявил находку Володе.
Несмотря на панику, возникшую из-за Юркиного пугающего открытия, и на плохое настроение,
мучившее весь последующий день, после отбоя он, конечно же, отправился к Володе и его
малышне. Вместо страшилок всем пятым отрядом выбирали диафильмы. Мальчишки голосовали за
«Приключения Чиполлино», а девочки очень хотели «Спящую красавицу». Спустя четверть часа
жарких споров юные кавалеры приняли волевое решение: уступить дамам.
Как только дети улеглись и сделали вид, что спят, Юрка с Володей вернулись на «их» место. Юрка
был хмурым как никогда. Даже разговаривать о чём-нибудь, а тем более переписывать сценарий, ни
сил, ни желания у него не было. Володя снова пытался узнать правду, но Юрка был твёрд и молчал
как партизан. После нескольких бесплодных попыток Володя попытался поднять ему настроение, и
весь оставшийся до общего отбоя вечер он только и делал, что мычал, причем весьма фальшиво,
вальс из балета Чайковского «Спящая красавица» и раскачивал карусель в такт. Юрка сначала
молчал. Потом ворчал: «Слишком медленно. А тут — ещё «м-м». А тут медленнее…» Но потом всё-
таки растаял и принялся учить Володю правильно мычать вальс.
Домычался Юрка до того, что всю последующую ночь ему снились балерины, а в голове впервые за
полгода зазвучали не слова, а музыка. Таких трудных дней и сладких снов у него не было очень
давно.

жүктеу/скачать 1,66 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: