P. S. Я всё ещё люблю тебя

обоими на вечеринке, Лара Джин!
Когда  я  выхожу  на  улицу,  солнце  ярко  светит  и  почти  весь  снег  уже
растаял. Такое ощущение, будто прошлая ночь мне приснилась.

48
Вечером,  перед  военной  вечеринкой,  я  звоню  Крис  по  громкой  связи,
пока катаю колбаску песочного теста в коричневом сахаре.
– Крис, можно одолжить твой плакат с Клепальщицей Рози?
– Можно, только зачем он тебе?
–  Для  военной  вечеринки  в  стиле  сороковых  годов,  которую  я  завтра
устраиваю в Бельвью.
–  Все,  молчи,  мне  скучно.  Боже,  ты  можешь  говорить  о  чем-то  кроме
Бельвью?
– Это моя работа!
– О, мне тоже найти работу?
Я  закатываю  глаза.  Каждый  наш  разговор  сводится  к  Крис  и  ее
проблемам.
–  Кстати,  о  прикольных  работах:  хочешь  быть  девушкой,  разносящей
сигары  на  вечеринке?  Ты  можешь  надеть  милый  наряд  с  маленькой
шляпкой.
– Настоящие сигары?
– Нет, шоколадные. Старикам вредно курить сигары.
– А выпивка там будет?
Я  собираюсь  сказать,  что  будет,  но  только  для  постояльцев,  но  потом
передумываю.
–  Вряд  ли.  С  лекарствами  и  ходунками  алкоголь  может  быть  опасной
комбинацией.
– Так когда, говоришь, вечеринка?
– Завтра!
– О, прости. Я не могу пожертвовать ради этого пятничным вечером. В
пятницу наверняка подвернется что-то поинтереснее. Во вторник еще куда
ни шло. Можешь перенести вечеринку на следующий вторник?
– Нет! Просто принеси завтра в школу плакат, пожалуйста.
– Да, только пришли мне напоминание.
– Ладно.
Я сдуваю волосы с лица и начинаю вырезать печенье. Мне еще нужно
нарезать морковь и сельдерей для овощной тарелки, а также испечь безе. Я
делаю полосатые красно-бело-синие «поцелуйчики» и волнуюсь, что цвета
могут  перемешаться.  Что  ж.  Если  перемешаются,  гостям  придется
смириться  с  фиолетовыми  безешками.  Бывают  вещи  и  похуже.  Кстати,  о

худшем…
– Ты что-нибудь слышала о Джен? Я была очень осторожна, но такое
впечатление, что она вообще не играет.
На другом конце трубки тишина.
–  Она,  наверное,  занята.  Делает  сексуальную  куклу-вуду  в  виде
Питера,  –  говорю  я,  отчасти  надеясь,  что  Крис  включится  в  разговор.  Она
всегда готова поддеть Джен.
Но она молчит и потом говорит:
– Мне надо идти. Мама ворчит, чтобы я погуляла с собакой.
– Не забудь плакат!

49
После  школы  мы  с  Китти  обустраиваемся  на  кухне,  потому  что  там
самый  хороший  свет.  Я  приношу  свои  колонки  и  включаю  «Сестер
Эндрюс»,  чтобы  настроиться  на  нужный  лад.  Китти  расстилает  полотенце
и выкладывает на него всю косметику, шпильки и лак для волос.
Я смотрю на пачку одноразовых накладных ресниц.
– Где ты их достала?
– Бриэль стащила их у сестры и поделилась со мной.
– Китти!
– Она и не заметит! У нее их тонны!
– Нельзя просто так брать чужие вещи.
–  Я  и  не  брала,  Бриэль  взяла.  К  тому  же  я  все  равно  не  могу  их
вернуть. Хочешь, чтобы я их тебе наклеила или нет?
Я колеблюсь.
– Ты хотя бы знаешь как?
–  Да,  я  много  раз  видела,  как  это  делает  ее  сестра.  –  Китти  берет
ресницы  у  меня  из  рук.  –  Но  если  не  хочешь,  чтобы  я  их  тебе  приклеила,
ладно, я сохраню их для себя.
–  Ну…  ладно,  давай.  Но  больше  не  воруй!  –  хмурюсь  я.  –  Эй,  а  мои
вещи вы тоже берете?
Если  подумать,  я  уже  несколько  месяцев  не  видела  мою  шапочку  с
кошачьими ушами.
– Тихо, не отвлекай меня, – говорит она.
Прическа  занимает  больше  всего  времени.  Мы  с  Китти  посмотрели
бесчисленное  множество  видеоуроков,  чтобы  понять,  каким  образом
делаются «победные роллы». Здесь нужно много начесов, лака для волос и
бигуди. И шпильки. Много шпилек.
Я внимательно смотрю на себя в зеркало.
– Тебе не кажется, что прическа выглядят немного… тяжелой?
– В каком смысле тяжелой?
– Такое впечатление, что у меня на голове плюшка с корицей.
Китти подносит планшет мне к лицу.
– Да, как и у этой девушки. Такая уж прическа. Нельзя отклоняться от
оригинала. Если мы сгладим образ, он не подойдет к теме вечера, и никто
вообще не поймет, что у тебя на голове.
Я медленно киваю. Она права.

– К тому же я иду к мисс Ротшильд дрессировать Джейми. У меня нет
времени начинать все сначала.
Для  губ  мы  добились  идеального  вишневого  цвета,  смешав  две
красные  помады,  кирпичную  и  оттенка  «пожарная  машина»,  а  сверху
закрепили  ярко-розовой  пудрой.  Я  выгляжу  так,  будто  поцеловала
вишневый пирог.
Я промокаю губы, когда Китти спрашивает:
–  Этот  милашка,  Джон  Амбар  Макэндрюс,  заедет  за  тобой,  или  вы
встретитесь в доме престарелых?
Я предупреждающе машу салфеткой у нее перед лицом.
– Он за мной заедет, так что веди себя хорошо. И он не милашка.
– По сравнению с Питером он милашка, – говорит Китти.
–  Давай  честно.  Они  оба  миловидные.  Питер  тоже  не  качок  в
татуировках. Кстати, он очень тщеславный.
Каждый  раз,  когда  мы  проходим  мимо  окна  или  стеклянной  двери,
Питер смотрит на свое отражение.
– Ладно, а Джон тщеславный?
– Нет, я так не думаю.
– Хм.
– Китти, не устраивай соревнование «Джон против Питера». Не важно,
кто симпатичнее.
Китти продолжает, будто меня и не слышала.
–  У  Питера  машина  круче.  Что  водит  Джонни?  Какой-нибудь
внедорожник? Что толку от внедорожника? Они только бензин жрут.
– Справедливости ради замечу, что у него гибрид.
– А тебе нравится его защищать.
– Он мой друг.
– Ну а Питер – мой! – заявляет она.
Одеться  оказалось  непросто,  но  я  наслаждаюсь  каждым  шагом.  Мне
нравится  предвкушение,  ожидание  вечера.  Я  медленно  надеваю  чулки  со
швом,  чтобы  не  сделать  зацепку.  У  меня  уходит  вечность  на  то,  чтобы
выровнять  швы  по  задней  линии  ног.  Потом  платье:  синее,  с  узором  из
белых  веточек  и  ягод  и  с  прозрачными  короткими  рукавами.  И,  наконец,
обувь.  Громоздкие  красные  туфли  на  каблуках  с  бантиком  на  носке  и
ремешком на лодыжке.
Все  вместе  смотрится  великолепно,  и  я  должна  признать,  что  Китти
была  права  насчет  победного  ролла  у  меня  на  голове.  Чего-то  меньшего
было бы недостаточно.

Когда  я  собираюсь  выходить,  папа  начинает  суетиться,  восторгаясь
моим  шикарным  видом,  и  делает  миллион  фотографий,  которые  отсылает
Марго.  Она  сразу  же  звонит  нам  по  видеочату,  чтобы  увидеть  все  своими
глазами.
– Обязательно сфотографируйся вместе со Сторми, – просит Марго. –
Я хочу посмотреть на ее сексуальный наряд.
– Он не такой уж и сексуальный, – отвечаю я. – Она сшила его сама, по
выкройке платья сороковых годов.
–  Уверена,  она  найдет  способ  сделать  его  сексуальным,  –  говорит
Марго. – А что наденет Джон Макларен?
– Понятия не имею. Он сказал, что это сюрприз.
– Хм, –  произносит она. Это  очень многозначительное «хм»,  но я его
игнорирую.
Когда папа делает последние снимки на крыльце, к нам подходит мисс
Ротшильд.
– Ты потрясающе выглядишь, Лара Джин! – восхищается она.
– Да, не правда ли? – говорит папа нежно.
– Боже, обожаю сороковые! – восклицает мисс Ротшильд.
–  Вы  видели  документальный  фильм  Кена  Бернса  «Война»?  –
спрашивает  ее  папа.  –  Если  вам  интересна  Вторая  мировая,  то  он
обязателен к просмотру.
–  Посмотрите  как-нибудь  вместе!  –  предлагает  Китти,  и  мисс
Ротшильд стреляет в нее предупреждающим взглядом.
– Он есть у вас на DVD? – спрашивает она папу.
Китти пылает от волнения.
– Конечно, можете взять в любое время, – предлагает папа, как всегда,
не понимая намеков, и Китти хмурится, а потом у нее чуть не отваливается
челюсть.
Я поворачиваюсь посмотреть, что она увидела. По улице едет красный
«Мустанг»-кабриолет  с  опущенным  верхом,  за  рулем  сидит  Джон
Макларен.
От  этого  зрелища  у  меня  тоже  отваливается  челюсть.  Джон  при
полном  параде:  бежевая  рубашка  с  коричневым  галстуком,  коричневые
слаксы,  коричневый  ремень  и  шляпа.  Волосы  разделены  пробором.  Он
выглядит лихо, как настоящий солдат. Он улыбается мне и машет.
– Ух ты! – выдыхаю я.
–  Вот  уж  точно!  –  соглашается  мисс  Ротшильд,  выпучив  глаза  вместе
со мной.
Папа  и  документальный  фильм  Кена  Берна  забыты.  Мы  все  пялимся

на  Джона  в  этой  форме,  в  этой  машине.  Как  будто  я  его  выдумала.  Он
паркует машину напротив дома, и мы все бежим к нему.
– Чья это машина? – хочет знать Китти.
– Папина, – отвечает Джон. – Я ее одолжил. Мне пришлось пообещать
парковаться  как  можно  дальше  от  других  машин,  так  что,  надеюсь,  у  тебя
удобные  туфли,  Лара  Джин.  –  Парень  замолкает  и  осматривает  меня  с
головы до ног. – Ого! Ты выглядишь потрясающе, – он показывает на мою
плюшку с корицей. – А твоя прическа такая… аутентичная!
– Так и есть! – Я осторожно ее трогаю.
Внезапно я смущаюсь из-за своей прически и красной помады.
– Да! Круто, выглядит очень достоверно.
– И ты тоже, – говорю я.
–  Можно  мне  посидеть  в  машине?  –  встревает  Китти,  ее  рука  уже  на
пассажирской дверце.
–  Конечно,  –  отвечает  Джон  и  вылезает  из  машины.  –  Но  разве  ты  не
хочешь сесть на водительское место?
Китти быстро кивает. Мисс Ротшильд тоже залезает в машину, и папа
их фотографирует. Китти позирует, небрежно положив одну руку на руль.
Мы с Джоном стоим в стороне.
– Где ты раздобыл эту форму?
– Заказал через Интернет. – Он хмурится. – Я правильно надел шляпу?
Тебе не кажется, что она слишком маленькая для моей головы?
– Вовсе нет. Думаю, она сидит именно так, как должна.
Я  тронута  тем,  что  он  приложил  столько  усилий,  специально  заказал
форму. Мало парней на такое способны.
– Сторми с ума сойдет, когда тебя увидит.
Джон смотрит на меня.
– Ну а ты? Тебе нравится?
Я краснею.
– Да. По-моему, ты выглядишь… потрясно.
Оказалось, что Марго, как всегда, была права. Сторми укоротила подол
платья, и теперь оно намного выше колена.
– У меня все еще есть, чем похвастаться, – торжествует она, кокетливо
крутясь. – Ноги – моя лучшая часть тела, благодаря урокам верховой езды,
что я брала в юности.
Немного декольте она тоже продемонстрировала.
Седой  мужчина,  приехавший  из  Фернклифа,  смотрит  на  Сторми
оценивающим  взглядом,  и  та  делает  вид,  что  не  замечает  его,  а  сама

хлопает ресницами и  кладет одну руку  на бедро. Наверное,  это тот самый
милый вдовец, о котором она говорила.
Я  фотографирую  Сторми  за  пианино  и  сразу  отправляю  фотографию
Марго,  которая  отвечает  улыбающимся  смайликом  и  двумя  поднятыми
вверх большими пальцами.
Я  украшаю  зал  американским  флагом,  глядя,  как  Джон  под
руководством Сторми двигает стол ближе к центру комнаты. Алисия робко
подходит ко мне, и мы смотрим на него вместе.
– Ты должна с ним встречаться.
– Алисия, говорю же, я только что рассталась с парнем, – шепчу я ей.
Я не могу отвести глаз от Джона в форме и с пробором.
– Что ж, вот тебе новый. Жизнь коротка.
Впервые Алисия и Сторми на одной стороне.
Сторми  поправляет  Джону  галстук  и  шляпу.  Она  даже  облизывает
палец и пытается пригладить ему волосы, но тот уворачивается. Он ловит
мой взгляд и делает испуганное лицо, как бы молящее: «Помоги мне!»
–  Спаси  его,  –  говорит  Алисия.  –  Я  закончу  украшать  стол.  Моя
выставка про лагеря интернированных уже готова.
Она  устанавливает  экспозицию  у  входа,  чтобы  это  было  первым,  что
увидят гости.
Я бегу к Джону и Сторми. Сторми мне улыбается.
–  Она  похожа  на  куклу,  не  так  ли?  –  подмигивает  она  правнуку  и
уходит.
С серьезным лицом Джон говорит:
– Лара Джин, ты настоящая кукла.
Я смеюсь и касаюсь макушки.
– Кукла с плюшкой на голове.
Гости  начинают  прибывать,  хотя  до  семи  часов  еще  есть  время.  Я
заметила, что пожилые люди, как правило, всегда приходят заранее. Нужно
еще  подключить  музыку.  Сторми  говорит,  что  музыка  на  вечеринке  –  это
самое важное, потому что она задает настроение в ту же минуту, как гость
заходит.  У  меня  начинают  пульсировать  нервы.  Столько  еще  нужно
сделать!
– Ладно, мне надо закончить приготовления.
–  Скажи,  чем  тебе  помочь,  –  говорит  Джон.  –  Я  твой  заместитель
командующего на этой тусовке. В сороковые уже было слово «тусовка»?
– Вполне возможно! – смеюсь я и быстро говорю: – Хорошо, установи
мои колонки и плеер. Они в сумке у стола с напитками. И зайди за миссис
Тэйлор в 5А. Я обещала ей сопровождающего.

Джон  салютует  мне  и  убегает.  По  позвоночнику  пробегает  дрожь,
словно пузырьки газировки. Сегодняшний вечер я запомню навсегда.
Проходит  полтора  часа,  и  Кристал  Клемонс,  дама  с  этажа  Сторми,
учит  всех  танцевать  свинг.  Разумеется,  Сторми  впереди,  отжигает  во  всю
мощь.  Я  повторяю  движения,  стоя  у  стола  с  напитками:  раз-два,  три-
четыре, пять-шесть. До этого я танцевала с мистером Моралесом, но только
один раз, потому что женщины бросали на меня грозные взгляды за то, что
я  заняла  видного  мужчину  в  хорошей  форме.  В  домах  для  престарелых
большой  дефицит  мужчин,  поэтому  партнеров  для  танца  хватало  не  всем,
их  вдвое  меньше.  Я  слышала,  как  некоторые  женщины  перешептывались,
что со стороны джентльмена очень грубо не танцевать, когда дамы томятся
без партнеров, и укоризненно смотрели на бедного Джона.
Джон  стоит  у  другого  края  стола,  пьет  колу  и  качает  головой  в  такт
музыке. Я была так занята, бегая повсюду, что мы почти не разговаривали.
Я наклоняюсь над столом и кричу:
– Тебе весело?!
Он  кивает.  Потом  внезапно  ставит  стакан,  так  сильно,  что  стол
трясется, и я подпрыгиваю.
–  Ладно!  –  вздыхает  парень.  –  Сейчас  или  никогда.  Умирать,  так  с
песней!
– Что?
– Давай потанцуем, – говорит Джон.
Я застенчиво отвечаю:
– Джон, если ты не хочешь, мы вовсе не обязаны танцевать.
– Нет, я хочу. Не зря же я брал у Сторми уроки свинга.
Я смотрю на него во все глаза.
– Когда ты брал у Сторми уроки свинга?
– Об этом не волнуйся, – отвечает он. – Просто потанцуй со мной.
– Что ж… У тебя остались военные облигации? – смеюсь я.
Джон достает одну из кармана брюк и шлепает ее на стол с напитками.
Затем  он  берет  меня  за  руку  и  ведет  в  центр  танцпола,  как  солдат,
отправляющийся на поле битвы. Он излучает мрачную сосредоточенность.
Джон делает знак мистеру Моралесу, который был назначен ответственным
за  музыку,  потому  что  он  единственный,  кто  смог  разобраться  в  моем
телефоне. Из колонок вырывается «В настроении» Гленна Миллера.
Джон решительно мне кивает.
– Ну, давай.
И потом мы  танцуем. Рок-степ, шаг  в сторону, вместе,  шаг в  сторону,

повтор. Рок-степ, раз-два-три, раз-два-три. Мы миллион раз наступаем друг
другу на ноги, но Джон закручивает меня – поворот, поворот, и наши лица
горят, и мы оба смеемся. Когда песня заканчивается, он притягивает меня к
себе  и  в  качестве  финального  штриха  откидывает  назад.  Все  аплодируют.
Мистер Моралес кричит:
– Ура молодым!
Джон  берет  меня  и  поднимает  в  воздух,  как  будто  мы  фигуристы,  и
толпа ликует. Я улыбаюсь так сильно, что боюсь, что разорвется лицо.
После  вечеринки  Джон  помогает  мне  убрать  украшения  и  все
упаковать.  Он  идет  на  парковку  с  двумя  огромными  коробками,  а  я
задерживаюсь,  чтобы  со  всеми  попрощаться  и  удостовериться,  что  мы
ничего  не  забыли.  Я  до  сих  пор  нахожусь  под  действием  адреналина.
Вечеринка  прошла  очень  хорошо,  и  Джанетт  осталась  ужасно  довольна.
Она подошла, сжала мои плечи и сказала: «Я горжусь тобой, Лара Джин».
А потом был танец с Джоном… Тринадцатилетняя версия меня умерла  бы
на  месте.  Шестнадцатилетняя  версия  меня  плывет  по  коридору  дома
престарелых, как будто во сне.
Я  выхожу  из  главного  входа,  когда  вижу  Женевьеву  и  Питера,  они
приближаются, держась за руки, и я будто оказываюсь в машине времени, и
прошлого года никогда не было. Нас никогда не было.
Они  все  ближе.  До  них  остается  метра  три,  и  я  замираю  на  месте.
Неужели  мне  не  сбежать  от  них?  От  этого  унижения  и  очередного
проигрыша?  Я  так  увлеклась  военной  вечеринкой  и  Джоном,  что  совсем
забыла  об  игре.  Какие  у  меня  есть  варианты?  Если  я  развернусь  и  побегу
обратно  в  дом  престарелых,  Женевьева  просто  будет  ждать  меня  на
парковке всю ночь. Вот и все, я снова кролик под ее когтистой лапой. Как
обычно, она победит.
А  потом  становится  поздно.  Меня  замечают.  Питер  резко  отпускает
руку Женевьевы.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он меня. – И что это за макияж?
Он показывает на мои глаза и губы.
Мои щеки горят. Я игнорирую вопрос о макияже и просто говорю:
– Я здесь работаю, забыл? Я знаю, зачем ты здесь, Женевьева. Спасибо
тебе, Питер, что помог ей меня выследить. Ты настоящий друг.
–  Кави,  я  здесь  не  затем,  чтобы  помочь  ей  вывести  тебя  из  игры.  Я
даже  не  знал,  что  ты  здесь  будешь.  Говорю  же,  я  плевать  хотел  на  эту
игру!  –  Он  поворачивается  к  Женевьеве  и  говорит  обвиняющим  тоном:  –
Ты же сказала, тебе нужно забрать что-то для друга твоей бабушки.

–  Так  и  есть,  –  отвечает  она.  –  Это  просто  чудесное  совпадение.
Полагаю, я выиграла, да?
Она  такая  самодовольная,  так  уверена  в  себе  и  своей  победе  надо
мной.
– Ты меня еще не осалила.
Может, убежать внутрь? Сторми разрешит мне остаться на ночь, если
потребуется.
И вдруг кабриолет «Мустанг» Джона с ревом врывается на парковку.
– Привет, ребят! – кричит он, и Питер с Женевьевой разевают рты.
Только  тогда  я  понимаю,  как  странно  мы,  должно  быть,  смотримся
вместе: Джон в своей форме Второй мировой войны и в стильной шляпе, и
я, с победным роллом и красной помадой.
Питер сморит на него.
– Что ты здесь делаешь?
– Здесь живет моя прабабушка. Сторми, – беспечным тоном сообщает
Джон. – Ты мог о ней слышать. Она подруга Лары Джин.
– Он бы все равно не запомнил, – говорю я.
Питер хмурится, и я вижу, что я права. Это в его стиле.
– А что за наряды? – спрашивает он грубо.
–  Военная  вечеринка,  –  улыбаясь,  отвечает  Джон.  –  Очень
эксклюзивная, только для ВИП-персон. Простите, ребят.
Затем  он  театрально  приподнимает  шляпу,  от  чего  Питер  приходит  в
бешенство, а я, в свою очередь, радуюсь.
– Что еще за военная вечеринка? – спрашивает меня Питер.
Джон  с  наслаждением  вытягивает  руку  на  спинку  пассажирского
сиденья!
– В память о Второй мировой войне.
–  Я  не  тебя  спрашивал,  а  ее,  –  взрывается  Питер  и  смотрит  на  меня
суровым  взглядом.  –  Это  свидание?  Ты  с  ним  на  свидании?  И  чья,  черт
возьми, это машина?
Прежде  чем  я  успеваю  ответить,  Женевьева  делает  движение  в  мою
сторону, и я отскакиваю. Я бегу за колонну.
–  Не  будь  ребенком,  Лара  Джин!  –  насмешливо  тянет  она.  –  Просто
смирись, что ты проиграла, а я выиграла!
Я выглядываю из-за колонны, и Джон бросает на меня взгляд – взгляд,
который  говорит:  «Залезай!»  Я  быстро  киваю.  Затем  он  открывает
пассажирскую  дверцу,  и  я  несусь  к  нему  сломя  голову.  Я  едва  успеваю
закрыть  за  собой  дверь,  как  он  трогается  с  места.  Питера  и  Женевьеву
обдает пылью.

Я  оборачиваюсь,  чтобы  посмотреть.  Питер  уставился  нам  вслед  с
открытым ртом. Он ревнует, и я рада.
–  Спасибо,  что  спас  меня,  –  говорю  я,  пытаясь  отдышаться,  сердце
бешено бьется в груди.
Джон внимательно смотрит вперед, у него на лице широкая улыбка.
– Обращайся.
Мы останавливаемся на светофоре, он поворачивает голову и смотрит
на  меня,  а  потом  мы  смотрим  друг  на  друга  и  начинаем  смеяться  как
сумасшедшие, и мне снова не хватает воздуха.
– Ты видела выражение его лица? – задыхается Джон, опуская голову
на руль.
– Это классика!
– Как в кино! – Он улыбается мне, ликуя, его голубые глаза горят.
–  Совсем  как  в  кино,  –  соглашаюсь  я,  откидывая  голову  на  сиденье  и
глядя на луну такими широкими глазами, что становится больно.
Я сижу в красном «Мустанге»-кабриолете рядом с парнем в форме, и
ночной  воздух  обволакивает  мою  кожу  холодным  шелком,  на  небе  светят
звезды, и я счастлива. По тому как Джон все еще улыбается самому себе, я
знаю, что он тоже. На один вечер нам удалось притвориться. Забыть Питера
и Женевьеву. Загорается зеленый свет, и я высоко поднимаю руки:
– Гони, Джонни! – кричу я, он резко срывается с места, и я визжу.
Какое-то  время  мы  катаемся  по  округе,  а  на  следующем  светофоре
Джон  останавливается  и  обнимает  меня  за  плечи,  притягивая  поближе  к
себе.
– Так это делалось в пятидесятые? – спрашивает он, одна рука на руле,
другая – у меня на плечах.
Мое сердце снова набирает обороты.
– Ну, если быть точными, мы одеты по моде сороковых…
И  тут  он  меня  целует.  Его  губы  теплые  и  уверенные,  и  я  закрываю
глаза.
Через  секунду  он  отстраняется,  смотрит  на  меня  и  говорит,
наполовину серьезно, наполовину шутя:
– Лучше, чем в первый раз?
Я ошарашена. Теперь на нем следы моей помады. Я протягиваю руку и
вытираю его губы. Загорается зеленый, но мы не двигаемся с места. Джон
пристально смотрит на меня. Кто-то за нами начинает сигналить.
– Зеленый…
Он не шевелится, не сводит с меня глаз.
– Ответь на вопрос.

– Лучше.
Джон  давит  на  газ,  и  мы  снова  едем.  Я  все  еще  не  могу  дышать.  Я
кричу ветру:
– Хочу посмотреть, как ты выступаешь на Модели ООН!
Джон смеется.
– Что? Зачем?
–  Думаю,  это  увлекательное  зрелище.  Могу  поспорить,  ты  в  этом…
хорош. Знаешь, по-моему, из всех нас ты особенно изменился.
– Как?
– Ты был немного тихоней. Закрытым. Теперь ты такой уверенный.
– Я все еще нервничаю, Лара Джин.
У  Джона  на  лбу  прядь  волос,  чуб,  который  никак  не  хочет  лежать
ровно. И эта упрямая прядь заставляет мое сердце сжиматься.

50
После того как Джон привозит меня домой, я бегу через дорогу, чтобы
забрать  Китти  от  мисс  Ротшильд,  и  она  приглашает  меня  на  чашку  чая.
Китти  спит  на  диване  под  тихо  работающий  телевизор.  Мы  устраиваемся
на  другом  диване  с  чашками  чая  «Леди  Грей»,  и  мисс  Ротшильд
спрашивает  меня,  как  прошла  вечеринка.  То  ли  потому,  что  я  все  еще
возбуждена  после  вечера,  или  потому,  что  шпильки  так  крепко  стягивают
мне волосы, что у меня кружится голова, или из-за того, что, как только я
начинаю  говорить,  ее  глаза  зажигаются  искренним  интересом,  но  я
рассказываю  ей  все.  Про  танец  с  Джоном,  про  то,  как  все  аплодировали,
про Питера с Женевьевой, даже про поцелуй.
Когда  я  говорю  о  поцелуе,  мисс  Ротшильд  начинает  обмахиваться
руками.
–  Стоило  мне  увидеть  парнишку  в  этой  форме…  Ох,  подруга!  –  Она
присвистывает. – Я почувствовала себя грязной старухой, ведь я знала его,
когда он был еще маленьким. Но, бог мой, какой он красивый!
Я смеюсь, вытаскивая из волос шпильки. Она наклоняется и помогает
мне.  Моя  плюшка  с  корицей  разваливается,  и  голова  наконец-то
расслабляется.  Так  вот  каково  это,  иметь  маму?  Поздние  разговоры  о
мальчиках за чашкой чая?
Голос мисс Ротшильд становится низким и уверенным.
–  В  общем,  так.  У  меня  для  тебя  всего  один  совет.  Позволь  себе
полностью  присутствовать  в  каждом  моменте.  Просто  не  спи,  понимаешь,
что я хочу сказать? Иди ва-банк и выжми из этого опыта все, до последней
капли.
– Так значит, вы ни о чем не сожалеете? Потому что вы всегда шли ва-
банк?
Я думаю о ее разводе, о том, что о ней болтали соседи.
–  О  боже,  нет.  Конечно,  сожалею.  –  Женщина  смеется  хриплым,
сексуальным голосом, который бывает только у курильщиков или у тех, кто
простужен. – Не знаю, почему я сижу здесь и пытаюсь давать тебе советы.
Я одинокая разведенная женщина, и мне уже сорок… Два. Сорок два. Что я
могу  знать?  Но  это  риторический  вопрос,  конечно  же,  –  она  тоскливо
вздыхает. – Как я скучаю по сигаретам!
–  Китти  проверит  ваше  дыхание,  –  предупреждаю  я,  и  она  снова
хрипло смеется.

– Я боюсь злить эту малышку!
– Она маленькая, но удаленькая, – соглашаюсь я. – Правильно делаете,
что боитесь, мисс Ротшильд.
–  Боже,  Лара  Джин,  прошу  тебя,  называй  меня  Трина.  Я,  конечно,
старая, но не настолько же!
Я колеблюсь.
– Хорошо. Трина… Вам нравится мой папа?
Она слегка краснеет.
– Ну… да. Думаю, он замечательный человек.
– А как мужчина?
–  Что  ж,  он  не  из  тех,  с  кем  я  обычно  встречаюсь.  К  тому  же  он  не
проявлял ко мне ни малейшего интереса, так что вот так, ха-ха.
– Вы же заметили, что Китти пытается вас с ним свести? Если вам это
неприятно,  я  заставлю  ее  перестать,  –  я  поправляюсь:  –  Точнее,  я  могу
попробовать  заставить  ее  перестать.  Хотя,  думаю,  она  все  правильно
делает.  По-моему,  вы  с  папой  подходите  друг  другу.  Он  любит  готовить,
любит  жечь  костры  и  не  возражает  против  шопинга,  потому  что  берет  с
собой  книгу.  А  вы…  вы  веселая,  непринужденная  и  просто  очень…
светлая.
Она мне улыбается.
– Я ходячая катастрофа, вот кто я.
– Это даже хорошо, особенно для такого, как папа. Это стоит хотя бы
одного  свидания,  вы  так  не  думаете?  Что  плохого  в  том,  чтобы
попробовать?
– Встречаться с соседями опасно. Что, если ничего не получится и мы
будем вынуждены жить через дорогу друг от друга?
–  Это  крошечный,  незначительный  риск  по  сравнению  с  тем,  что
можно получить. Если ничего не получится, вы будете вежливо махать друг
другу при встрече и идти каждый своей дорогой. Подумаешь! И я знаю, что
необъективна, но мой папа того стоит. Он лучший.
–  О,  я  знаю.  Я  смотрю  на  вас  с  сестрами  и  думаю:  «Боже,  мужчина,
который мог воспитать таких девочек, должен быть особенным». Я никогда
не видела, чтобы мужчина был так предан семье. Вы – три жемчужины на
его  короне.  Так  и  должно  быть.  Отношения  с  отцом  –  это  самые  важные
отношения с мужчиной в жизни девочки.
– А как же отношения с матерью?
Мисс Ротшильд наклоняет голову, раздумывая:
–  Да,  я  бы  сказала,  что  отношения  девочки  с  мамой  –  это  самые
важные женские отношения. С мамой или с сестрами. Тебе повезло, что у

тебя  их  две.  Конечно,  ты  и  сама  это  знаешь  лучше,  чем  кто-либо,  но
родители  не  всегда  будут  рядом.  Если  все  идет  так,  как  должно  быть,  они
уходят первыми. Но сестры с тобой на всю жизнь.
– А у вас есть сестра?
Она кивает, на ее загорелом лице появляется легкая улыбка.
– У меня есть старшая сестра, Дженни. Мы не так хорошо ладим, как
вы, девочки, но с возрастом она все больше и больше становится похожей
на  маму.  Поэтому,  когда  я  очень  скучаю  по  маме,  я  приезжаю  к  Дженни  и
снова  могу  увидеть  мамино  лицо,  –  она  морщит  нос.  –  Звучит,  наверное,
жутковато.
–  Вовсе  нет.  Думаю,  это  очень…  мило.  –  Я  сомневаюсь,  стоит  ли
говорить  то,  что  я  хочу  сказать.  –  Иногда,  когда  я  слышу  голос  Марго,
например, когда она  внизу и зовет  нас поскорее спускаться  в машину, или
кричит, что ужин готов, иногда он звучит совсем как мамин, и я забываюсь.
Всего на секунду. – У меня из глаз текут слезы.
У мисс Ротшильд тоже слезы на глазах.
–  Вряд  ли  девочка  может  когда-либо  оправиться  от  потери  матери.  Я
взрослая,  и  это  вполне  нормально  и  ожидаемо,  что  моя  мама  умерла,  но  я
все  равно  иногда  чувствую  себя  сиротой,  –  улыбается  она  мне.  –  Но  это
неизбежно, да? Когда ты кого-то теряешь и тебе все еще больно, тогда-то и
понимаешь, что любовь была настоящая.
Я  вытираю  глаза.  Наша  с  Питером  любовь,  была  ли  она  настоящей?
Потому  что  мне  до  сих  пор  больно,  очень.  Но,  может,  это  часть  жизни.
Всхлипывая, я спрашиваю:
– Итак, я хочу уточнить: если мой папа пригласит вас на свидание, вы
согласитесь?
Трина  разражается  громким  хохотом,  а  затем  затыкает  рот  ладонью,
увидев, что Китти ворочается на диване.
– Теперь я вижу, в кого пошла Китти.
– Трина, вы не ответили на вопрос.
– Мой ответ – да.
Я улыбаюсь сама себе. Да.
К тому времени, как я смываю макияж и переодеваюсь в пижаму, уже
почти три утра. Хотя я совершенно не устала. Сейчас я больше всего хочу
поговорить с Марго, рассказать ей каждую деталь вечера. В Шотландии на
пять часов больше, а, значит, там почти восемь утра. Марго рано встает, так
что я решаю попытать счастья.
Я  застаю  ее,  когда  она  готовится  к  завтраку.  Она  ставит  ноутбук  на

комод,  чтобы  мы  могли  разговаривать,  пока  она  наносит  крем  от  загара,
тушь и бальзам для губ.
Я  рассказываю  ей  о  вечеринке,  о  появлении  Питера  и  Женевьевы  и,
самое главное, о поцелуе с Джоном.
–  Марго,  кажется,  я  из  тех,  кто  влюбляется  в  нескольких  парней
одновременно.
Возможно, я даже из тех, кто влюбляется десятки тысяч раз. Внезапно
я  представляю  себя  пчелкой,  собирающей  нектар  то  с  маргаритки,  то  с
розы, то с лилии. Каждый парень сладок по-своему.
– Ты? – Марго перестает завязывать волосы в хвост и тычет пальцем в
экран. – Лара Джин, думаю, ты немного влюбляешься в каждого человека,
которого встречаешь. Это часть твоего очарования. Ты влюблена в любовь.
Может, это и правда. Возможно, я влюблена в любовь. Это не такое уж
и плохое чувство.

51
Завтра весенняя городская ярмарка, и Китти пообещала родительскому
комитету,  что  я  испеку  торт  для  «сладкой  прогулки».  В  этой  игре,  пока
играет  музыка,  дети  ходят  вокруг  цифр,  как  в  игре  со  стульями.  Когда
музыка  останавливается,  выбирается  случайная  цифра,  и  ребенок,
остановившийся  напротив  этой  цифры,  получает  торт.  Это  всегда  было
моей  любимой  ярмарочной  игрой.  В  первую  очередь  потому,  что  мне
нравилось смотреть на все эти домашние торты, ну и потому, что я любила
испытывать  судьбу.  Конечно  же,  дети  толпятся  вокруг  стола  с  тортами  и
отмечают для себя тот, что хотят больше всех, и стараются идти медленнее,
когда  подходят  к  нужной  цифре,  но  в  основном  все  зависит  от  удачи.  Эта
игра не требует никаких навыков или умений: ты буквально просто ходишь
по кругу под старомодную музыку. Конечно, можно пойти в кондитерскую
и выбрать именно тот торт, который ты хочешь, но есть какое-то приятное
волнение в неуверенности в том, что тебе достанется.
Мой  торт  будет  шоколадным,  потому  что  дети  и  люди  в  целом
предпочитают шоколад любым другим вкусам. А вот с глазурью я решила
пофантазировать.  Может,  соленая  карамель,  или  маракуйя,  или,  может,
кофейный  крем.  Я  вынашиваю  идею  сделать  торт-омбре,  где  глазурь
переходит от темного к светлому. У меня такое чувство, что мой торт будет
востребован.
Когда утром я забираю Китти из дома Шанайи, я спрашиваю ее маму,
какой  торт  будет  печь  она,  потому  что  миссис  Роджерс  –  вице-президент
родительского комитета начальной школы. Она вздыхает и говорит:
–  Надо  посмотреть,  какие  готовые  смеси  остались  у  меня  в  кладовке.
Если никаких, то просто куплю торт в супермаркете.
В  ответ  она  спрашивает,  что  планирую  испечь  я,  и,  услышав  ответ,
говорит:
– Я выбираю тебя молодой мамой года!
Я  смеюсь,  и  эти  слова  вдохновляет  меня  испечь  лучший  торт,  чтобы
все знали, какое сокровище досталось Китти.
Я  никогда  не  рассказывала  об  этом  ни  папе,  ни  Марго,  но  в  средней
школе  в  честь  Дня  матери  наша  учительница  английского  устроила
чаепитие для мам и дочерей. Это было после уроков и необязательно, но я
очень  хотела  пойти  и  попробовать  мини-сэндвичи  и  булочки,  которые  она
обещала принести. Но чаепитие было только для мам и дочерей. Думаю, я

могла  бы  попросить  прийти  бабушку,  Марго  так  иногда  делала  для
подобных мероприятий, но это было бы не то же самое. Вряд ли это будет
беспокоить Китти, а вот я до сих пор об этом вспоминаю.
Сладкая прогулка проходит в музыкальном классе начальной школы. Я
вызвалась отвечать за музыку и составила плей-лист из песен, связанных с
сахаром.  Разумеется,  «Сахар,  сахар»  группы  «Арчи»,  «Сахарный  домик»,
«Сахарный  город»,  «Я  за  себя  не  отвечаю»  (где  есть  слова  «Моя  крошка,
мой сладкий пирожок»). Когда я вхожу в музыкальный класс, мама Питера
и еще чья-то мама расставляют торты. Я замираю, не зная, что делать.
–  Привет,  Лара  Джин,  –  говорит  она,  улыбаясь,  но  ее  улыбка  не
отражается в глазах, и мне становится не по себе. Когда женщина уходит, я
вздыхаю с облегчением.
Целый  день  класс  забит  детьми,  некоторые  играют  по  несколько  раз
ради  торта  своей  мечты.  Я  направляю  участников  к  моему  карамельному
торту, который еще свободен. Всех заворожил немецкий шоколадный торт,
который,  по-моему,  был  куплен  в  магазине,  но  о  вкусах  не  спорят.  Сама  я
никогда  не  была  поклонницей  немецкого  шоколадного  торта,  потому  что
кому нужны размокшие кокосовые стружки? Брр!
Китти  соизволила  целый  час  помогать  мне  с  игрой,  а  теперь  бегает  с
подружками. Появляется Питер со своим младшим братом, Оуэном. Играет
песня «Посыпь меня сахаром». Китти подходит поздороваться, а я упорно
пялюсь  в  телефон,  пока  она  показывает  им  торты.  Я  опускаю  голову  и
делаю вид, что пишу смс, когда Питер встает рядом со мной.
– Какой из этих тортов твой? Кокосовый?
Я вскидываю голову.
– Я бы не купила магазинный торт ради такого события!
–  Я  пошутил,  Кави.  Твой  –  карамельный.  Это  сразу  видно  по
необычной глазури. – Парень замолкает и засовывает руки в карманы. – В
общем, чтобы ты знала, я приезжал в дом престарелых не для того, чтобы
помочь Женевьеве тебя устранить.
Я пожимаю плечами.
– Я уверена, что ты уже написал ей и сказал, что я здесь, так что…
– Говорю же, плевать мне на эту игру. Она тупая.
–  Ну  а  мне  не  плевать.  Я  все  еще  планирую  выиграть.  –  Я  ставлю
следующую  песню,  и  дети  сбегаются  на  позиции.  –  Так  вы  с  Женевьевой
снова вместе?
Он грубо фыркает.
– Тебе-то что?

Я снова пожимаю плечами.
– Я знала, что в итоге ты к ней вернешься.
Питера  это  оскорбляет.  Он  отворачивается,  будто  собирается  уйти,  но
затем останавливается и потирает затылок.
–  Ты  так  и  не  ответила  на  мой  вопрос  насчет  Макларена.  У  вас  было
свидание?
– Тебе-то что?
Он раздувает ноздри.
–  А  то,  что  мне,  черт  возьми,  это  важно,  потому  что  ты  была  моей
девушкой  всего  несколько  недель  назад!  Я  даже  не  помню,  из-за  чего  мы
расстались.
– Если ты этого не помнишь, то я даже не знаю, что тебе сказать.
– Просто скажи правду. Не капай мне на мозги. – На половине фразы
его голос срывается.
В любое другое время мы бы над этим посмеялись. Хотела бы я, чтобы
мы могли посмеяться и сейчас.
– Что у тебя с Маклареном?
Комок в горле вдруг не позволяет мне нормально говорить.
– Ничего. – Только поцелуй. – Мы друзья. Он помогал мне с игрой.
–  Как  удобно.  Сначала  он  пишет  тебе  письма,  потом  возит  тебя  по
городу и тусуется с тобой в доме престарелых.
– Ты говорил, что не возражаешь насчет писем.
– Что ж, видимо, возражал.
– Так сразу бы и сказал!
Китти поглядывает на нас, наморщив лоб.
– Я не хочу больше говорить об этом. И вообще, я занята.
Питер смотрит на меня.
– Ты его целовала?
Сказать правду? Я обязана?
– Да. Один раз.
Он моргает.
– То есть я соблюдал целибат с тех пор, как мы затеяли эту идиотскую
игру,  и  даже  раньше,  вообще-то,  а  ты  тем  временем  развлекалась  с
Маклареном?
– Мы расстались, Питер. А вот когда мы с тобой действительно были
вместе, ты был с Женевьевой.
Он откидывает голову и кричит:
– Я ее не целовал!
Некоторые родители поворачиваются и смотрят на нас.

– Твои руки были вокруг нее, – шепчу я надрывно. – Ты ее обнимал!
–  Я  ее  утешал!  Боже!  Она  плакала!  Я  же  говорил!  Ты  целовалась  с
ним, чтобы мне отомстить?
Питер  хочет,  чтобы  я  ответила  утвердительно.  Он  хочет,  чтобы  все
дело  было  в  нем.  Но  я  не  думала  о  Питере,  когда  целовала  Джона.  Я
целовала его, потому что хотела.
– Нет.
Его челюсть дергается.
– Когда мы расстались, ты сказала, что хочешь быть чьей-то девушкой
номер один, но посмотри на себя. Ты не хочешь, чтобы у тебя был парень
номер один. – Он грубо показывает на стол с тортами. – Ты хочешь и иметь
торт, и съесть его.
Его слова больно бьют, как он и надеялся.
–  Ненавижу  эту  поговорку.  Что  она  вообще  значит?  Конечно,  я  хочу
иметь торт и съесть его, иначе какой смысл иметь торт?
Он хмурится.
– Ты же знаешь, что я говорю не об этом.
Песня заканчивается, и дети подбегают получить свои торты. Китти с
Оуэном тоже.
– Пошли, – говорит Оуэн Питеру. У него мой карамельный торт.
Питер  смотрит  на  него,  а  потом  на  меня,  его  глаза  становятся
жесткими.
– Мне не нужен этот торт.
– Но ты сказал мне взять именно его!
–  Что  ж,  а  теперь  я  его  не  хочу.  Поставь  его  и  возьми  фруктовый  с
разноцветной посыпкой, вон там, в конце стола.
–  Нельзя,  –  говорит  Китти.  –  Сладкая  прогулка  устроена  не  так.  Ты
получаешь тот торт, на каком номере остановился.
Питер ошеломленно открывает рот.
– Ой, да брось, малышка!
Китти подвигается ближе ко мне.
– Нет!
После того как  Питер с братом  уходят, я крепко  обнимаю Китти. Она
все-таки встала на мою сторону. Сестры Сонг должны держаться вместе.

52
Китти  хотела  подольше  остаться  на  ярмарке,  поэтому  я  ехала  домой
одна, когда заметила на дороге машину Женевьевы. И вот я решила за ней
проследить. Пора уже вывести ее из игры.
Водит  она  бесстрашно.  Из-за  того  как  она  проскакивает  через
светофоры, я несколько раз чуть ее не упустила. «Я не настолько хороший

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: