Художник А. Ю. Никулин Редактор Л. Н. Павлова Ясперс К. Я 83 Вопрос о виновности: Пер с нем



бет10/26
Дата18.10.2023
өлшемі0,56 Mb.
#186591
түріРеферат
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   26
Байланысты:
Yaspers Vopros-o-vinovnosti-O-politicheskoy-otvetstvennosti-Germanii RuLit Me 682177
ДӨЖ тақырыптары 2024, шолу
ПОСЛЕСЛОВИЕ 1963 ГОДА
К МОЕЙ СТАТЬЕ «ВОПРОС О ВИНОВНОСТИ»
Статья писалась в 1945 году, в январе и феврале 1946 года изложена в лекциях и затем опубликова­на. При чтении нужно помнить о том времени, когда она писалась. Град обвинений сыпался на нас, немцев, ежедневно. Американским солдатам запрещалось говорить с нами, кроме как по слу­жебной надобности. Только теперь открылись всему народу преступления национал-социалис­тической Германии. Я тоже не знал о такой плано­мерности и таком объеме преступлений. Одновре­менно стала необычайно тяжелой повседневная жизнь — и у оставшихся дома, и у военнопленных, которых теперь угоняли на чужбину, и у беженцев. Царили растерянность и молчание, скрытая злоба, а короткое время и просто отупение. Многие стара­лись добиться у победителей каких-то преимуществ для себя. С горем соседствовала бесцеремонность. Солидарность в семье и между друзьями была чуть ли не единственным прибежищем.
Моя статья должна была помочь опомниться, чтобы с достоинством взять на себя вину, ясно по­нимая ее характер в каждом отдельном случае. Ста­тья указывала и на совиновность победивших дер­жав, не затем, чтобы снять вину с нас, а правды ради и чтобы слегка воспрепятствовать возможной само­уверенности, имеющей в политике роковые послед­ствия для всех. Возможность опубликования такой статьи при оккупационном режиме свидетельствует о том, какую свободу предоставлял духу с самого на­чала этот режим. Один видный американец сказал мне тогда, что статья адресована союзникам в такой же мере, как немцам. Я заботился о чистом воздухе, в котором мы, немцы, могли бы вернуть себе чувство собственного достоинства. Статья хо­тела также содействовать возможности нового союза с победителями, союза людей с людьми.
Несмотря на тогда еще скудную информацию, главные черты национал-социалистического ре­жима с его изощренными методами, его тотальной лживостью и его преступными побуждениями были ясны каждому, кто желал это знать. Обнов­ление немцев должно было начаться. Рассуждения этой статьи я и сегодня считаю верными — с одним существенным исключением: в своем по­нимании начавшегося тогда Нюрнбергского про­цесса я в одном решающем пункте ошибся.
Англосаксонская идея была великолепна. Нам казалось тогда, что уже забрезжило из будущего что-то такое, что изменит человеческий мир: со­здание мирового права и такое состояние мира, где преступления, которые ясно определены, будут неотвратимо караться общими силами круп­нейших держав. Никакой политик, никакой воен­ный, никакой функционер не сможет в будущем ссылаться на государственные соображения или на приказы. Все действия государства совершают­ся людьми, личностями, будь то властители или разного ранга приспешники. Раньше сваливали ответственность на государство, словно это что-то священное и сверхчеловеческое. Теперь каждый должен сам отвечать за то, что он делает. Есть пре­ступления государства, которые всегда в то же время являются преступлениями определенных отдельных лиц. Есть необходимость и честь в при­казе и повиновении, но повиноваться нельзя, если повинующийся знает, что он исполняет преступ­ление. Присяга, связанная с государственными делами, непреложна только тогда, если она прине­сена Конституции или солидарности общества, открыто выражающего и обосновывающего свои цели и взгляды, а не как клятва на верность лицам, занимающим политические или военные посты. Личная ответственность не прекращается нигде. Могут, конечно, возникать большие конфликты, но в действительности суть дела, когда речь идет о преступлениях, всегда проста. Она начинается с того, что я вижу возможность или уже фактичес­кое начало преступления и все-таки участвую. Когда кричат: «Германия, проснись, еврейство из­дохни», «полетят головы», когда Гитлер выражает телеграммой свою солидарность с потемпскими убийцами*, должна говорить совесть, даже если участие еще не есть совершение преступления действием. Но кто потом отдаст или исполнит преступный приказ, тот, по идее, должен быть судим всемирным содружеством государств. При такой угрозе мир был бы обеспечен. Человечество объединилось бы в этике, которая понятна всем. Не повторилось бы то, что пережили мы: что люди, которых собственное государство унизило, поправ их достоинство и человеческие права, вы­толкнуло или убило, не нашли бы защиты у выше­стоящего содружества государств. Такое не повто­рилось бы, чтобы свободные государства ухажи­вали за Гитлером, предавая немцев, чтобы они валом валили на Олимпиаду в Берлин, чтобы они на своих научных конгрессах и культурных меро­приятиях принимали тех, кого позволяло прини­мать отстранявшее неугодных национал-социа­листическое государство. Никогда не повторилось бы то, что случилось в Германии: что свободные западные государства дружно не воспротивились сначала мирными средствами преступлениям, ко­торые совершались после 1933-го и сильно умно­жились после 1934 года, что они терпели их под удобным прикрытием «невмешательства во внут­ренние дела». Когда в государстве, чей народ по культуре, традициям, европейскому мировос­приятию родствен другим народам, этот народ, пусть по его собственной вине, постигает беда и он оказывается бессилен перед тоталитаризмом, его, как при стихийном бедствии, нельзя бросать на произвол судьбы, отдавать его собственным властителям-террористам.
Теперь должна была начаться новая эпоха. Был учрежден такой суд, на дальнейшее развитие кото­рого мы возлагали надежды. Вечная человеческая тоска увидела сбывающуюся мечту. Это было очень наивно. Я принимал в этом участие, несмотря на свои годы и на долгие размышления о политике. Я осознал тогдашнюю недостаточность своего пони­мания и в этом пункте пересматриваю свое мнение.
В суде заседала большевистская Россия, как го­сударство тоталитарной власти, по форме власти ничем не отличавшаяся от национал-социалисти­ческого государства. В разбирательстве участво­вал, таким образом, судья, фактически вовсе не признававший права, которое должно было лечь в основу суда. Суд рассматривал не преступления, географическое место которых было известно, а только действия обвиняемых. Это самоограниче­ние обвинения, исключавшее процесс против «не­известного лица», избавляло от трудностей. Раз­бирательство ограничилось военнопленными. Действия западных держав, которые в ходе войны производили разрушения без военной необходи­мости, предметом разбирательства тоже не стали.
Тогда, в 1945 году, я думал об этом, но не рас­суждал. Несмотря на ужас при виде абсурдного уничтожения Дрездена и Вюрцбурга, я говорил себе: действия обеих сторон нельзя, может быть, мерить одной мерой. Население, отдающее все силы на службу преступному государству, не может рассчитывать на пощаду. Если миллионы людей из покоренных стран вывозились в Герма­нию для рабского труда, если ежедневно шли по­езда, чтобы доставить евреев к газовым камерам, если война на Западе началась с разрушения цент­ра Роттердама и — при уничтожении Ковентри — со слов Гитлера: «Я сотру их города с лица земли», если мир видел, что ему угрожает владычество преступников, захвативших большую часть Евро­пы, — то, может быть, нельзя и ждать от низших инстанций, что они не допустят полной безудерж­ности. Не принципы господства свободных госу­дарств, а какие-то особые, возможно, даже и не одобряемые своими правительствами инстанции могли приступить к планомерным, с военной точки зрения ненужным разрушительным акци­ям, отвечая на террор германской власти террором против германского населения. Это было бы вели­колепно и сделало бы процесс совсем другим, все­мирно-историческим событием, если бы и эти преступления предстали перед его форумом. Мне следовало тогда сразу же написать об этом.
Процесс, ведомый англосаксонской правовой мыслью, протекал сначала убедительно. Работа с обвиняемыми на первом процессе безупречна (о дальнейших нюрнбергских процессах я не гово­рю). Хотели правды и справедливости. Юридически преступления были определены. Судить предпо­лагалось за эти преступления, не за моральные предосудительные действия вообще. Отсюда оп­равдание Шахта, фон Папена, хотя суд и выразил моральное осуждение их действий. Характерно, что русский судья не одобрил этих оправдатель­ных приговоров в своем «особом мнении». Его слабое правовое сознание не способно было отли­чить юридически определенное от морального. Этот судья судил только как победитель, тогда как другие хотели самоограничения власти победите­лей и осуществляли его.
Но тем не менее надежда обманула. Великая идея явилась, как в прежние времена, лишь как идея, не как действительность. Процесс не сделал основой мирового уклада мировое право.
То, что этот процесс не выполнил своего обе­щания, имеет дурные последствия. Если тогда я писал: «Чтобы вместо благословения Нюрнберг стал, наоборот, роковым фактором, чтобы мир в конце концов пришел к заключению, что процесс был не настоящий, а показательный — этого нель­зя допустить», — то сегодня я не могу отделаться от мнения, что, хоть процесс был не показатель­ный, а даже безупречный по юридической форме, это был все-таки не настоящий процесс. Он ока­зался на поверку разовым процессом победивших держав против побежденных, в основе его не было общего правового уклада и обшей правовой воли победивших держав. Поэтому он достиг противо­положного тому, чего должен был достичь. Не было учреждено право, а было усилено недоверие к праву. Разочарование при таком величии замыс­ла убийственно.
От такого опыта нам нельзя отмахиваться, даже если мы верны этой великой идее. Противоправ­ные силы еще неизмеримо мощнее. Сегодня еще удастся сразу дать миру основу для спокойствия, как то предполагалось в Нюрнберге. Само это спо­койствие, гарантированное законом по воле вели­ких держав, которые сами подчиняются этому за­кону, нуждается в одной предпосылке. Оно не возникнет просто из таких мотивов, как безопас­ность и освобождение от страха. Оно должно по­стоянно воссоздаваться со все новым и новым риском для свободы. Длительное ощущение этого спокойствия предполагает духовно-нравствен­ную, полную высокого достоинства жизнь. Она была бы и основой такого спокойствия, и одно­временно его смыслом.




Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   26




©www.engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет