P. S. Я всё ещё люблю тебя

В  пятницу  я  приношу  ему  лимонное  печенье  и  пишу  на  щеке  его
номер, от чего Питер приходит в восторг. Он хватает меня и подбрасывает в
воздух, улыбаясь до ушей. Я чувствую себя виноватой, что не сделала этого
сразу,  ведь  от  меня  требуется  совсем  немного,  чтобы  его  осчастливить.
Теперь  я  вижу,  что  дело  в  мелочах,  в  небольших  усилиях,  которые
сохраняют  отношения.  Но  теперь  я  знаю,  что  в  какой-то  степени  у  меня
есть  власть  причинить  ему  боль,  а  также  сила  исцелить  ее.  Это  открытие
оставляет  меня  со  странным,  тревожным  чувством  в  груди,  и  я  не  могу
объяснить почему.

35
Я волновалась, что мы замерзнем, – слишком долго сидеть в домике на
дереве,  но  день  выдается  не  по  сезону  теплым,  настолько,  что  папа
начинает разглагольствовать об изменении климата, и нам с Китти с трудом
удается его утихомирить.
После  его  лекции  я  беру  из  гаража  лопату  и  начинаю  копать  под
деревом.  Земля  твердая,  и  мне  долго  приходится  набирать  темп,  но  где-то
через  полметра  я  наконец-то  натыкаюсь  на  что-то  металлическое.  Капсула
времени  размером  с  небольшую  бутылку  кажется  похожей  на
футуристический  термос.  Металл  заржавел  от  дождя,  снега  и  грязи,  но  не
так  сильно,  как  я  думала,  учитывая,  что  он  пролежал  под  землей  почти
четыре года. Я отношу ее домой и мою в раковине, и вот она снова блестит.
Ближе  к  полудню  я  загружаю  продуктовую  сумку  сэндвичами  с
мороженым,  гавайским  пуншем  и  сырными  кукурузными  палочками  и
отношу  все  это  к  домику  на  дереве.  Я  иду  через  наш  двор  к  Пирсам,
пытаясь  удержать  в  руках  сумку,  переносные  колонки  и  телефон,  когда
вижу  его.  Джон  Амброуз  Макларен  стоит  перед  домиком  на  дереве,
скрестив  руки  на  груди,  и  пристально  на  него  смотрит.  Его  белокурый
затылок я узнаю где угодно.
Я  замираю  в  неуверенности,  внезапно  разволновавшись.  Я  думала,  к
тому  времени,  как  он  придет,  здесь  уже  будут  Крис  или  Питер,  и  это
смягчит неловкость. Но мне не повезло.
Я  кладу  вещи  и  подхожу,  чтобы  постучать  ему  по  плечу,  но  он
поворачивается прежде, чем я успеваю протянуть руку. Я делаю шаг назад.
– Эй! Привет! – говорю я.
– Привет! – он долго меня рассматривает. – Неужели это ты?
– Это я.
–  Мой  друг  по  переписке,  неуловимая  Лара  Джин  Кави,  которая
объявляется на Модели ООН и убегает, даже не поздоровавшись?
Я закусываю щеку.
– Разве я не поздоровалась?
– Нет, – говорит он насмешливо. – Это я точно помню.
Он  прав.  Я  не  поздоровалась.  Я  слишком  растерялась.  Как  и  сейчас.
Видимо,  все  дело  в  большой  разнице  между  тем,  что  вы  были  знакомы  в
детстве,  и  тем,  что  вы  увиделись,  когда  оба  выросли,  но  еще  не  совсем
выросли, и между вами три года и письма и вы не знаете, как себя вести.

– Что ж, не важно. Ты стал… выше.
Он стал не просто выше. Теперь, когда у меня есть время хорошо его
разглядеть, я замечаю больше. С его светлыми волосами, молочной кожей и
розовыми щеками он похож на сына английского фермера. Но он худой, так
что,  скорее  на  чувствительного  сына  фермера,  который  сбегает  в  амбар,
чтобы  почитать.  От  этой  мысли  я  улыбаюсь,  и  Джон  смотрит  на  меня  с
любопытством, но ничего не спрашивает.
Кивая, он говорит:
– А ты… совсем не изменилась.
Я сглатываю. Это хорошо или плохо?
–  Правда?  –  я  встаю  на  цыпочки.  –  По-моему,  с  восьмого  класса  я
выросла как минимум на два сантиметра.
И  у  меня  хоть  немного  выросла  грудь.  Чуть-чуть.  Не  то  что  я  хочу,
чтобы Джон это заметил. Но просто, к слову.
– Нет, ты… именно такая, какой я тебя помню.
Джон Амброуз тянется ко мне, и я думаю, что он хочет меня обнять, но
он просто берет у меня сумку, и то, как я реагирую на этот невинный жест,
приводит меня в ужас. Но он, кажется, не замечает.
– Спасибо, кстати, что пригласила.
– Спасибо, что приехал.
– Отнести все это наверх?
– Конечно, – говорю я.
Джон берет у меня сумку и заглядывает внутрь.
– Ого, с ума сойти! Все наши старые любимые лакомства! Лезь вперед,
а я передам тебе сумку.
Так я и делаю. Я карабкаюсь по лестнице, а он поднимается прямо за
мной. Я сижу на корточках, протянув руки, и жду.
Но  когда  он  поднимается  на  половину  лестницы,  то  останавливается,
смотрит на меня и говорит:
– Ты все еще заплетаешь роскошные косы.
Я трогаю заплетенные на виске волосы. Из всего, что было, он помнит
мои прически. В те времена косы мне заплетала Марго.
– Думаешь, это роскошно?
– Да, как будто… дорогой хлеб.
– Хлеб? – смеюсь я.
– Да. Или… Рапунцель.
Я ложусь на живот, подползаю к краю и делаю вид, что опускаю свои
волосы,  чтобы  он  по  ним  вскарабкался.  Джон  долезает  до  верхушки
лестницы  и  передает  мне  сумку,  которую  я  беру,  а  потом  улыбается  мне  и

дергает  меня  за  косу.  Я  все  еще  лежу,  но  чувствую  электрический  разряд,
будто  он  стрельнул  в  меня.  Я  вдруг  тревожусь  о  двух  мирах,  которым
предстоит столкнуться: прошлое и настоящее, друг по переписке и парень,
все в одном маленьком доме на дереве. Возможно, мне стоило как следует
об этом подумать. Но я так увлеклась капсулой времени и закуской, и самой
идеей,  что  старые  друзья  соберутся  вместе,  чтобы  сделать  то,  что  они
хотели когда-то сделать. И вот мы здесь.
–  Все  нормально?  –  спрашивает  Джон,  протягивая  мне  руку,  когда  я
встаю на ноги.
Я не беру его руку. Мне не нужен еще один удар.
– Все отлично! – отвечаю я радостно.
–  Кстати,  ты  так  и  не  вернула  мне  письмо,  –  говорит  он.  –  Ты
нарушила нерушимую клятву.
Я неловко смеюсь. Я надеялась, что он не вспомнит об этом.
– Оно слишком позорное. Я там такого понаписала! Мне невыносимо
думать, что это может прочитать кто-то еще.
– Но я уже прочитал, – напоминает мне Джон.
К счастью, приходят Крис и Тревор Пайк, прервав разговор о письме.
Они моментально набрасываются на еду. Тем временем Питер опаздывает.
Я пишу ему грозное «Надеюсь, ты уже в пути». И добавляю: «Не отвечай,
если ты за рулем. Это опасно».
Как раз, когда я собираюсь написать еще, голова Питера высовывается
из-за двери, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но тут за ним
появляется Женевьева. Я вся холодею.
Я  перевожу  взгляд  с  него  на  нее.  Она  проплывает  мимо  меня  и
заключает Джона в объятия.
– Джонни! – визжит она, и он смеется.
Я чувствую в животе острый укол ревности. Неужели каждый парень
ею очарован?
Пока она обнимает Джона, Питер смотрит на меня молящими глазами.
«Не  сердись»,  –  говорит  он  губами  и  складывает  ладони  в  молитве.  Я
отвечаю  губами  «Какого  черта?»,  и  он  корчит  рожу.  Я  никогда  открыто  не
говорила, что не приглашала ее, но я думала, что это было предельно ясно.
А потом я думаю: Минуточку! Они пришли вместе. Он был с ней, но мне
ничего не говорил об этом, а потом он привел ее сюда, в мой дом. Ну ладно,
не в мой, а в домик на дереве моих соседей. Девчонку, которая причинила
мне боль. Обидела нас обоих.
Затем Питер и Джон обнимаются, жмут руки и хлопают друг друга по
спине,  как  старые  армейские  приятели,  давно  потерянные  братья  по

оружию.
– Мы жесть как давно не виделись, – говорит Питер.
Женевьева  уже  расстегивает  белую  дутую  куртку  и  удобно
устраивается.  Если  у  меня  и  был  мимолетный  шанс  выгнать  их  вместе  с
Питером из домика на дереве, я его упустила.
– Привет, Крисси, – улыбается она и устраивается на полу. – Классные
волосы.
Крис сердито на нее смотрит.
– Что ты вообще здесь делаешь?
Я счастлива, что она это сказала. Как же я люблю Крис!
–  Мы  с  Питером  болтали,  и  он  рассказал  мне  о  том,  что  вы  сегодня
делаете.
Снимая куртку, Женевьева говорит мне:
– Кажется, мое приглашение затерялось на почте.
Я не отвечаю, ибо что я могу сказать перед всеми? Я только прижимаю
колени  к  груди.  Теперь,  когда  я  сижу  рядом  с  ней,  я  понимаю,  каким
маленьким стал этот домик. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, а
парни  стали  такими  огромными.  Раньше  мы  были  примерно  одинакового
размера, и мальчики, и девочки.
–  Боже,  здесь  всегда  было  так  тесно?  –  замечает  Женевьева,  не
обращаясь ни к кому конкретному. – Или мы все так сильно выросли? – она
смеется. – Кроме тебя, Лара Джин! Ты все еще кроха карманного размера.
Она  говорит  это  так  приторно,  как  сгущенное  молоко  с  сахаром.
Сладко и снисходительно. Толстый слой сгущенки.
Я решаю подыграть и улыбаюсь. Я не дам ей себя спровоцировать.
Джон закатывает глаза.
– Все та же Джен!
Он говорит это сухо, устало вздыхая, и она улыбается ему своей милой
улыбкой,  сморщив  нос,  как  будто  он  сделал  ей  комплимент.  Но  потом  он
смотрит на меня и язвительно поднимает бровь, и мне становится в сто раз
лучше,  будто  по  волшебству.  Это  странно,  но,  может,  ее  присутствие
замыкает круг. Пусть берет то, что положила в капсулу времени, и на этом
наша история закончится.
–  Трев,  дай  мне  сэндвич  с  мороженым,  –  просит  Питер,  пролезая
между Женевьевой и мной.
Он вытягивает ноги в центр круга, и все устраиваются так, чтобы его
длинным ногам хватило места.
Я отодвигаю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.
–  Ну  вот,  друзья.  Все  ваши  драгоценные  сокровища  из  седьмого

класса.
Я  пытаюсь  эффектно  открутить  алюминиевую  крышку,  но  она
застревает.  Я  отчаянно  ковыряю  ее  ногтями.  Смотрю  на  Питера,  но  он
слишком  увлечен  мороженым,  поэтому  Джон  встает  и  помогает  мне  ее
открутить. От него пахнет хвойным мылом. Я добавляю это к списку новых
фактов, которые я о нем узнала.
–  И  как  мы  будем  это  делать?  –  спрашивает  Питер  с  полным
мороженого ртом. – Вывалим все на пол?
Я это обдумываю.
–  Нет,  лучше  будем  вытаскивать  по  очереди.  Давайте  растянем  это
дело, как распаковку подарков в рождественское утро.
Женевьева в предвкушении наклоняется вперед. Не глядя, я засовываю
руку  в  капсулу  и  достаю  первое,  что  нащупывают  пальцы.  Забавно,  я
забыла,  что  положила  туда,  но  мгновенно  узнаю  эту  вещь.  Мне  даже
смотреть  не  нужно.  Это  браслет  дружбы,  который  Женевьева  сплела  мне,
когда мы увлекались фенечками в пятом классе. Узор «елочка» в розовую,
белую  и  голубую  полоски.  Я  сплела  ей  такой  же.  Фиолетовый  с  желтым.
Она, должно быть, даже не помнит. Я смотрю на нее, но ее лицо ничего не
выражает. Она его не узнает.
– Что это? – спрашивает Тревор.
– Это мое, – говорю я. – Это… это браслет, который я когда-то носила.
Питер легонько толкает мою ногу.
–  Этот  моток  ниток  был  твоим  самым  дорогим  сокровищем?  –
дразнится он.
Джон смотрит на меня.
–  Ты  постоянно  его  носила,  –  говорит  он,  и  очень  мило,  что  он  это
помнит.
Когда  надеваешь  браслет  дружбы,  его  никогда  нельзя  снимать,  но  я
пожертвовала им для капсулы времени, потому что он был мне очень дорог.
Может,  поэтому  наша  с  Женевьевой  дружба  развалилась?  Проклятие
браслета дружбы.
– Ты следующий, – командую я Джону.
Он запускает руку в капсулу и достает бейсбольный мяч.
–  Это  мой!  –  кричит  Питер.  –  Я  тогда  успел  пробежать  хоум-ран  в
Клермонт-Парке.
Джон  бросает  ему  мяч,  и  Питер  его  ловит.  Рассматривая  свое
сокровище, он говорит:
– Видите, я его подписал и поставил дату!
–  Я  помню  тот  день,  –  говорит  Женевьева,  склоняя  голову.  –  Ты

прибежал с поля и поцеловал меня на глазах у твоей мамы. Помнишь?
– Эмм… что-то нет, – бормочет Питер.
Он опускает взгляд на бейсбольный мяч, который вертит в руках, будто
загипнотизированный. Я его не понимаю. Серьезно, не понимаю.
– Неловко вышло, – усмехается Тревор.
Тихим  голосом,  как  будто  больше  никого  нет  рядом,  Женевьева
говорит Питеру:
– Можно мне его оставить?
У Питера краснеют уши. Он в панике смотрит на меня.
– Кави, хочешь его?
– Нет, – отвечаю я, стараясь не поворачивать к ним голову.
Я хватаю пакет кукурузных палочек и запихиваю в рот целую горсть.
Я в таком бешенстве, что затыкаю себя едой, чтобы не накричать на него.
–  Ладно,  тогда  я  оставлю  его  себе,  –  говорит  Питер,  отправляя
бейсбольный мяч в карман куртки. – Оуэну он понравится. Прости, Джен.
Питер  берет  капсулу  времени  и  начинает  в  ней  копаться.  Он
вытаскивает  поношенную  кепку  с  логотипом  бейсбольного  клуба
«Ориолс».
– Макларен, смотри, что у меня тут! – восклицает он.
Улыбка  озаряет  лицо  Джона,  как  медленный  рассвет.  Он  берет  ее  у
Питера и надевает на голову, подправляя размер.
– О да, это было твоим самым ценным имуществом, – вспоминаю я.
Он  носил  эту  бейсболку  до  самой  глубокой  осени.  Я  даже  уговорила
папу купить мне футболку «Ориолс», думая, что в ней произведу на Джона
Макларена  впечатление.  Я  надевала  ее  дважды,  но  не  думаю,  что  он
заметил.  Вдруг  я  вижу,  что  Женевьева  смотрит  на  меня,  и  моя  улыбка
испаряется.  Наши  глаза  встречаются.  В  ее  взгляде  проскальзывает
понимание, от чего я начинаю нервничать. Она отворачивается, и теперь ее
черед улыбаться самой себе.
– «Ориолс» – отстой, – заявляет Питер, опираясь о стену.
Он тянется к коробке и вытаскивает сэндвич с мороженым.
– Передай мне тоже, – просит Тревор.
– Прости, больше нет, – говорит Питер, откусывая кусок.
Джон ловит мой взгляд и подмигивает.
–  Все  тот  же  Кавински,  –  вздыхает  он,  и  я  смеюсь.  Я  знаю,  что  он
думает о наших письмах.
Питер ему ухмыляется.
– О, а ты больше не заикаешься!
Я  застываю.  Как  Питер  мог  так  бесцеремонно  упомянуть  об  этом?

Никто из нас не говорил о заикании Джона в средней школе. Он этого очень
стеснялся.  Но  сейчас  Джон  лишь  ослепительно  улыбается,  пожимает
плечами и говорит:
–  Это  заслуга  моего  логопеда,  Элоин,  к  которой  я  ходил  в  восьмом
классе.
Он такой уверенный!
Питер моргает, и я вижу, что он удивлен. С таким Джоном Маклареном
он еще не знаком. Раньше главарем был Питер, а не Джон. Джон ходил за
ним  следом.  Питер,  может,  и  остался  прежним,  но  Джон  изменился.  Он
стал гораздо увереннее Питера.
Следующая  очередь  Крис.  Она  вытаскивает  кольцо  с  небольшой
жемчужиной по центру. Оно принадлежало Элли: подарок на причастие от
ее  тети.  Она  любила  это  кольцо.  Надо  будет  отправить  ей  его  по  почте.
Тревор  достает  собственное  сокровище,  бейсбольную  карточку  с
автографом.
Женевьева
вытаскивает
вклад
Крис
–
конверт
с
двадцатидолларовой купюрой.
– Да! – ликует Крис. – Я была маленьким гением!
Мы хлопаем друг друга по ладони.
– А у тебя что было, Джен? – спрашивает Тревор.
Та пожимает плечами.
– Наверное, я в эту капсулу ничего не клала.
–  Клала,  –  возражаю  я,  стряхивая  с  пальцев  оранжевые  крошки  от
кукурузных палочек. – Ты была там с нами.
Я  помню,  как  она  все  не  могла  решить,  положить  их  с  Питером
фотографию  или  розу,  которую  он  подарил  ей  на  день  рождения.  Я  не
помню, что она выбрала.
– Да, но там ничего нет, значит, я не клала. Неважно.
Я смотрю в капсулу, чтобы убедиться. Она пустая.
–  Помните,  как  мы  играли  в  киллеров?  –  говорит  Тревор,  выжимая
последнюю каплю сока из своего пакетика.
О, я обожала эту игру! Это была усовершенствованная версия салочек:
каждый  тянул  имя  из  шляпы  и  должен  был  осалить  того,  чье  имя  ему
досталось.  Как  только  ты  выводил  из  игры  выпавшую  тебе  жертву,  нужно
было  переключиться  на  того,  чье  имя  было  у  осаленного.  Приходилось
много прятаться и подкрадываться. Игра могла длиться несколько дней.
–  Я  была  Черной  Вдовой,  –  говорит  Женевьева,  встряхивая  плечами
перед Питером. – Я выигрывала чаще всех.
– Да брось, – усмехается Питер. – Я много выигрывал.

– Я тоже, – возмущается Крис.
Тревор показывает на меня.
–  Лил  Джи,  тебе  игра  давалась  хуже  всех.  Думаю,  ты  ни  разу  не
выигрывала.
Я  корчу  гримасу.  Лил  Джи.  Я  забыла,  что  он  меня  так  называл.  И  он
прав:  я  никогда  не  выигрывала.  Ни  разу.  Единственный  раз,  когда  я  была
близко,  Крис  осалила  меня  во  время  соревнований  Китти  по  плаванию.  Я
думала,  что  я  в  безопасности,  потому  что  был  уже  поздний  вечер.  Я  была
так близка к победе, что уже чувствовала ее на вкус.
Мы  с  Крис  встречаемся  взглядами,  и  я  знаю,  что  она  тоже  это
вспоминает. Она мне подмигивает, а я делаю кислое лицо.
–  Просто  у  Лары  Джин  нет  убийственного  инстинкта,  –  говорит
Женевьева, рассматривая свои ногти.
– Не всем быть Черными Вдовами, – парирую я.
– Это точно, – отвечает она, и я стискиваю зубы.
Джон говорит Питеру:
– Помнишь, как однажды мне выпало твое имя, и утром перед уроками
я спрятался за машиной твоего отца, но вышел не ты, а мистер Кавински. Я
его напугал, и мы с ним оба заорали.
– Потом мы все выбыли, когда Тревор ворвался в магазин моей матери
в лыжной маске, – гогочет Питер.
Все смеются, кроме меня. Я все еще страдаю из-за подкола Женевьевы
насчет убийственного инстинкта.
Тревор так сильно ржет, что едва может говорить.
– Она чуть полицию не вызвала! – с трудом произносит он.
Питер бьет меня в носок кроссовки.
– Нужно сыграть как-нибудь.
Он пытается вернуть мое расположение, но я не готова ему позволить,
поэтому  я  лишь  едва  заметно  пожимаю  плечами.  Я  бы  хотела  на  него  не
злиться,  потому  что  я  была  бы  не  против  сыграть  снова.  Я  хочу  доказать,
что  у  меня  тоже  есть  убийственный  инстинкт,  что  я  не  какой-то  киллер-
неудачник.
–  Давайте  сыграем!  –  предлагает  Джон.  –  Как  в  старые  добрые
времена. – Он ловит мой взгляд. – Твой последний шанс, Лара Джин.
Я улыбаюсь.
Крис поднимает бровь.
– А что получит победитель?
– Не знаю… ничего, – отвечаю я. – Сыграем ради интереса.
Тревор корчит гримасу.

– Должна быть награда, – говорит Женевьева. – Иначе в чем смысл?
Я быстро думаю. Что может быть хорошим призом?
–  Билеты  в  кино?  Какие-нибудь  вкусности  на  выбор  победителя?  –
выпаливаю я. Однако все молчат.
– Можем все вложить по двадцатке, – предлагает Джон.
Я смотрю на него благодарно, и он улыбается.
– Деньги – это скучно, – вздыхает Женевьева, потягиваясь, как кошка.
Я  закатываю  глаза.  Кто  вообще  спрашивал  ее  мнение?  Я  даже  не
просила ее сюда приходить.
Тревор говорит:
– А что, если победителю каждый день в течение недели должны будут
приносить  завтрак  в  постель?  Например,  в  понедельник  –  блинчики,  во
вторник – омлет, в среду – вафли, и так далее. Нас шестеро, так что…
Женевьеву передергивает:
– Я по утрам не завтракаю.
Все стонут.
–  Может,  предложишь  что-нибудь,  вместо  того  чтобы  отвергать  все
варианты? – злится Питер, и я прячу лицо за косой, чтобы никто не видел,
как я улыбаюсь.
– Ладно. – Женевьева какое-то время думает, а потом ее лицо озаряется
улыбкой.
Это  взгляд  «гениальной  идеи»,  и  он  меня  пугает.  Медленно,
театрально она говорит:
– Победитель получает желание.
– От кого? – спрашивает Тревор. – От каждого?
– От любого из игроков.
– Погодите, – встревает Питер. – Что именно это будет означать?
Женевьева выглядит очень довольной собой.
–  Одно  желание,  и  ты  обязан  его  исполнить.  –  Она  похожа  на  злую
королеву.
Глаза Крис вспыхивают, и она говорит:
– Что угодно?
– В пределах разумного, – спешу добавить я.
Это совсем не то, что я имела в виду, но народ хотя бы захотел играть.
– «Разумное» – понятие относительное, – заявляет Джон.
– Грубо говоря, Джен не может заставить Питера заняться с ней сексом
в последний раз, – говорит Крис. – Все ведь тоже об этом подумали, да?
Я деревенею. Я подумала не об этом, совершенно. Но теперь думаю.
Тревор  разражается  смехом,  а  Питер  его  пихает.  Женевьева

встряхивает головой.
– Ты отвратительна, Крисси.
– Я просто сказала то, о чем все думали!
Дальше  я  едва  слушаю.  Я  думаю  лишь  о  том,  что  хочу  сыграть  в  эту
игру и хочу победить. Хоть раз я хочу в чем-то обойти Женевьеву.
У  меня  есть  только  ручка  и  нет  бумаги,  поэтому  Джон  разрывает
коробку  из-под  мороженого,  и  мы  по  очереди  пишем  свои  имена  на
обрывках картона. Потом все кладут картонки в пустую капсулу времени, и
я  ее  трясу.  Мы  передаем  ее  по  кругу,  я  оказываюсь  последней.  Я  достаю
обрывок картона, прижимаю его к груди и заглядываю.
ДЖОН.
Что  ж,  это  все  усложняет.  Я  бросаю  на  него  взгляд.  Он  осторожно
засовывает  свой  обрывок  картона  в  карман  джинсов.  Прости,  друг  (по
переписке),  но  тебе  конец.  Я  быстро  оглядываю  всех,  гадая,  у  кого  может
быть мое имя, но все делают покерные лица.

36
Правила  гласят:  твой  дом  –  безопасная  зона.  Школа  тоже  безопасная
зона,  но  не  парковка.  Как  только  выйдешь  за  дверь,  ты  становишься
мишенью. Ты выбываешь, если до тебя дотронулись двумя руками.
Если ты отказываешься выполнить желание, то поплатишься жизнью.
Это последнее условие придумывает Женевьева, и у меня мурашки идут по
телу. Тревор Пайк вздрагивает и говорит:
– Девчонки ужасны.
– Нет, это девчонки в их семье ужасны, – говорит Питер, показывая на
Крис и Женевьеву.
Они обе улыбаются, и в их улыбках я вижу семейное сходство. Глядя
на меня искоса, Питер с надеждой говорит:
– А вот ты не ужасная. Ты милая, да?
Вдруг я вспоминаю кое-что, что мне говорила Сторми. Не позволяй им

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: