В конце они оба умрут
жүктеу/скачать 0,58 Mb.
|
v-konce-oni-oba-umrut
v-konce-oni-oba-umrut, Призма және оның элементтарі, 6-дәріс-Эндокардиттер.-Миокардиттер.-Перикардиттер., Акт прещентация, МиКТ22 -1
- Бұл бет үшін навигация:
- ХОУИ МАЛЬДОНАДО
- БЕЗЫМЯННАЯ БАНДА
- ДЕЛАЙЛА ГРЕЙ
- ДАЛМА ЯНГ
- ПЛУТОНЦЫ
- МАТЕО 20:41
- 21:16 Я сижу на обочине, а медики засовывают в мешок Матео Торреса. 21:24
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯКонецУмирать не хочет никто. Даже люди, которые хотят попасть в рай, не хотят для этого умирать. И все же смерть – наш общий пункт назначения. Никому никогда не удавалось ее избежать. И так и должно быть, ведь смерть, вероятно, лучшее изобретение жизни. Это проводник перемен в жизни. Смерть расчищает старое, чтобы дать дорогу новому. – Стив Джобс МАТЕО 17:14Этот день подарил мне чудеса. Я нашел Последнего друга, Руфуса. Наши лучшие друзья будут рядом с нами в наш Последний день. Мы побороли свои страхи. И сейчас мы в клубе «Кладбище Клинта», который очень хвалят в сети; и, возможно, он станет для меня идеальным местом, если в ближайшие минуты я смогу преодолеть свои комплексы. Судя по фильмам, которые я смотрел, вышибалы на фейсконтроле обычно невероятно упрямы и отличаются особо устрашающим видом, но в «Кладбище Клинта» на входе стоит девушка в кепке козырьком назад и приветствует гостей. Она просит меня показать документы. – Нам жаль терять вас, Матео. Повеселитесь тут, ладно? Кивнув, я бросаю немного мелочи в пластиковый контейнер для пожертвований и жду, пока Руфус заплатит за себя и войдет. Девушка оглядывает его с головы до ног, и меня бросает в жар. Но когда Руфус догоняет меня и хлопает по плечу, щеки у меня горят уже совсем по‑другому, так же как в тот раз в «Арене путешествий», когда он взял меня за руку перед прыжком. За дверью грохочет музыка, и мы останавливаемся, чтобы подождать Лидию. – Как себя чувствуешь? – спрашивает Руфус. – Весь на нервах и с нетерпением жду того, что случится внутри. В основном на нервах. – Еще не пожалел, что спрыгнул со скалы? – А ты что, пожалел? – Нет. – Тогда и я нет. – Веселиться будешь? – Не дави на меня, – говорю я. Между прыжком со скалы и весельем есть большая разница. Когда прыгаешь вниз, ничего уже не поделать, невозможно ведь зависнуть в воздухе. Но развлекаться и делать что‑то новое перед незнакомцами, когда чувствуешь себя неловко, – это требует особой смелости. – Я и не давлю, – говорит Руфус. – Просто это наши последние часы на планете. Нужно использовать их так, чтобы умереть без сожалений. Но никакого давления. Без сожалений. Он прав. Друзья стоят за моей спиной, когда я открываю дверь и захожу в новый для себя мир – и как же я сразу начинаю жалеть, что не проводил в нем каждую свободную минуту. Нас ослепляют вспышки света, мелькающие голубые, желтые и серые огни. Граффити на стенах подписаны Обреченными и их друзьями, иногда это последние следы, оставленные Обреченными на земле, нечто, что делает их бессмертными. Мы все конечны, и не важно, когда придет конец. Ничья жизнь не продлится вечно, но то, что мы после себя оставляем, делает нас живыми для других людей. И вот я смотрю на зал, переполненный людьми, Обреченными и их друзьями – и все они живут. Моей ладони касается рука, но это не та же самая рука, которая схватила мою меньше часа назад. Это рука с историей. Рука, которую я держал в своей, когда родилась моя крестница, и многие утра и вечера после смерти Кристиана. Путешествие по миру внутри мира с Лидией стало для меня настоящим чудом, и то, что она рядом в этот миг – миг, который нельзя купить ни за какие деньги, – наполняет меня счастьем, несмотря на веские причины чувствовать душевный упадок. Руфус подходит ко мне сбоку и обнимает одной рукой за плечи. – Танцпол в твоем распоряжении, – говорит он. – И сцена тоже, когда будешь готов. – Собираюсь с силами, – говорю я. Я просто обязан собраться. На сцене сейчас подросток на костылях, который поет песню «Can ’t Fight This Feeling »13 и, как сказал бы Руфус, отжигает вовсю. За его спиной танцует несколько человек – друзья или незнакомцы, никто не знает, и всем все равно, – и это вселяет в меня силы и энергию. Думаю, эту энергию можно назвать свободой. Завтра рядом со мной не будет никого, кто сможет меня осудить. Никто не станет рассылать друзьям сообщений о каком‑то придурковатом парнишке без чувства ритма. И в этот момент осознание того, как глупо было вообще беспокоиться о таких вещах, оглушает меня, как удар по лицу. Я тратил время и не веселился, потому что волновался о пустяках. – Песню выбрал? – Не‑а, – говорю я. Мне много чего нравится: «Vienna » Билли Джоэла, «Tomorrow, Tomorrow » Эллиотта Смита. «Born to Run » Брюса Спрингстина, папина любимая песня. Во всех этих песнях есть ноты, которые мне в жизни не взять, но останавливает меня вовсе не это. Я просто хочу, чтобы песня была правильная . Меню над баром украшает изображение черепа и двух перекрещенных костей, и, что поразительно, череп улыбается. Надпись гласит: «Последний день для улыбок». Здесь продают только безалкогольные напитки, и это разумно: то, что кто‑то из несовершеннолетних должен умереть, вовсе не значит, что им теперь можно продавать алкоголь. Пару лет назад вопрос о том, можно ли покупать алкоголь восемнадцатилетним Обреченным, встал довольно остро и вылился в большую общественную дискуссию. Когда юристы предоставили на суд общественности статистику, показывающую, сколько процентов подростков умирает от алкогольного отравления или вождения в нетрезвом виде, было решено оставить все как прежде, по крайней мере в законе. Все равно, насколько я понимаю, покупка пива и даже крепкого алкоголя – не проблема. Никогда ею не была и никогда не будет. – Возьмем чего‑нибудь выпить? – предлагаю я. Мы продираемся сквозь толпу, и, пока мы расчищаем себе путь, вокруг нас танцуют незнакомцы. Диджей вызывает к микрофону бородатого парня по имени Дэвид. Дэвид вразвалочку выходит на сцену и объявляет, что будет петь песню «A Fond Farewell » Эллиотта Смита. Не знаю, обречен этот парень или поет для друга, но голос у него очень красивый. Мы подходим к бару. Я не в настроении пить моктейль под названием «Виноградный погост». А тем более «Побег смерти». Лидия заказывает моктейль «Терминатор» рубиново‑красного цвета. Заказ приносят очень быстро. Она делает глоток и морщится, как будто съела пригоршню кислых конфет. – Хочешь попробовать? – Нет, спасибо, – отвечаю я. – Жаль, что туда не капнули чего покрепче, – вздыхает Лидия. – Не хочу быть трезвой, когда тебя потеряю. Руфус заказывает газировку, и я поступаю так же. Когда все мы уже держим напитки в руках, я поднимаю свой бокал: – За то, чтобы мы улыбались, пока еще можем. Мы чокаемся, и Лидия прикусывает дрожащую губу, а Руфус, как и я, улыбается. Он разрывает наш тесный кружок и становится так близко ко мне, что его плечо упирается в мое. Из‑за громкой музыки и смеха посетителей ему приходится говорить прямо мне в ухо. – Это твоя ночь, Матео. Я серьезно. Утром ты пел песню папе и прервался, когда я вошел. Пойми, никто не будет тебя осуждать. Ты все время себя сдерживаешь, но пора сделать шаг вперед. Парень по имени Дэвид допевает свою песню, все начинают аплодировать, и это не какие‑нибудь жидкие хлопки. Можно подумать, только что выступила настоящая рок‑легенда. – Видишь? Народ просто хочет видеть, что тебе весело и ты отрываешься. Я улыбаюсь и тянусь к его уху. – Тебе придется петь со мной. Выбирай песню. Руфус кивает, и мы соприкасаемся головами. – Хорошо. «American Pie »14. Мы справимся? Мне очень нравится эта песня. – Еще как. Я прошу Лидию последить за нашими напитками, и мы с Руфусом идем к диджею, чтобы заказать песню. Пока мы пробираемся к пульту, девушка турецкой внешности по имени Жасмин поет песню «Before the Night » Патти Смит, и меня поражает, как столь миниатюрный человек может так удерживать внимание и заводить публику. Брюнетка с широкой улыбкой (такую улыбку не ожидаешь увидеть на лице человека, который вот‑вот умрет) заказывает следующую песню и отходит. Я тоже называю диджею ЛоуАу песню, и он хвалит наш выбор. Я немного покачиваюсь из стороны в сторону под выступление Жасмин и двигаю головой в такт музыке, когда это уместно. Глядя на меня, Руфус улыбается, и я, смутившись, прекращаю свой танец. А потом жму плечами и снова начинаю танцевать. В этот раз мне нравится, что на меня смотрят. – Вот она жизнь, Руфус, – говорю я. – Я наслаждаюсь ею. Здесь и сейчас. – И я, чувак. Спасибо, что написал мне в «Последнем друге», – говорит Руфус. – Спасибо, что стал лучшим Последним другом для такого затворника, как я. На сцену вызывают ту самую брюнетку (ее зовут Бекки), и она начинает петь «Try a Little Tenderness »15 Отиса Реддинга. Мы следующие на очереди и стоим у липких ступеней, ведущих на сцену. Когда песня Бекки подходит к концу, мои нервы наконец не выдерживают. Мы ведь следующие. Но не успеваю я собраться с духом, как диджей ЛоуАу объявляет: «На сцену приглашаются Руфус и Мэтью». Да, он неправильно произносит мое имя, почти как Андреа из Отдела Смерти, которая звонила мне столько часов назад, что, кажется, даже не сегодня. За сегодняшний день я прожил целую жизнь, и теперь пора выходить на бис. Руфус взбегает по ступенькам, и я иду следом. Бекки желает мне удачи и улыбается милейшей улыбкой; я надеюсь, что она не Обреченная, а если это так – пусть умрет, ни о чем не сожалея. Я кричу ей в ответ: «Отлично спела, Бекки!» – и отворачиваюсь. Песня у нас довольно длинная, поэтому Руфус выносит на центр сцены два стула, и это верное решение: пока я иду к одному из них, у меня дрожат колени. Прожектор светит мне прямо в глаза, в ушах звенит. Я сажусь рядом с Руфусом; диджей просит кого‑то передать нам микрофоны, и я сразу ощущаю прилив сил, как будто мне вручили Экскалибур, когда моя армия проигрывала важную битву. При первых аккордах «American pie » толпа начинает радостно кричать, как будто это наша собственная песня, как будто они знают, кто мы такие. Руфус сжимает мою руку, а потом отпускает ее. – A long, long time ago… – начинает он, – I can still remember…16 – How that music used to make me smile17 , – подключаюсь я. Глаза наполняются слезами. По лицу разливается тепло, нет, жар. Я вижу, что Лидия покачивается из стороны в сторону. Если бы это был сон, он не смог бы передать силы и глубины этого момента. – This’ll be the day that I die… This ’ll be the day that I die…18 Атмосфера в зале меняется. И дело не только в том, что меня охватывает неожиданная увереннось в себе (хотя я и дико фальшивлю), – нет. Слова нашей песни резонируют в каждом Обреченном, они пропускают их через себя, впускают прямо в души, которые постепенно угасают, как светлячки, хотя все еще живы. Некоторые Обреченные подпевают нам, и я уверен, что, если бы здесь можно было пользоваться зажигалками, все бы их сейчас достали. Кто‑то плачет, кто‑то улыбается с закрытыми глазами, и я надеюсь, что в этот момент все они вспоминают только самое лучшее. Целых восемь минут мы с Руфусом поем о терновом венце, распитии виски, о потерянном в космосе поколении, о заклинании Сатаны, девушке, которая пела блюз, о дне, когда умерла музыка, и о многом‑многом другом. Песня заканчивается, я перевожу дух и вдыхаю гром аплодисментов, вдыхаю любовь публики, которая дает мне силы схватить за руку Руфуса, пока тот отвешивает поклоны. За руку же я увожу его со сцены и, когда мы оказываемся за кулисами, смотрю ему в глаза, а он улыбается, как будто знает, что сейчас произойдет. И он совершенно прав. Я целую парня, который подарил мне жизнь в день, когда мы оба должны умереть. – Наконец‑то! – говорит Руфус, когда я позволяю ему перевести дыхание, и теперь уже он целует меня. – Чего ты так долго ждал? – Я знаю, знаю. Прости. Я знаю, что времени терять нельзя, но я должен был убедиться, что ты именно такой, каким мне показался. Твоя дружба – это лучшее, что принесла мне смерть. – Никогда бы не подумал, что найду того, кому смогу сказать такие слова. Они общие – и в то же время очень личные, словно тайна, которой хочется поделиться со всем светом, и, по‑моему, именно это чувство мы все ищем. – И даже если бы я так и не поцеловал тебя, ты уже подарил мне жизнь, о которой я всегда мечтал. – Ты тоже мне помог, – говорит Руфус. – Блин, в последние месяцы я ходил такой потерянный… Особенно вчера ночью. Я ненавидел свои сомнения и свою озлобленность. Но ты подставил мне самое крепкое в мире плечо и помог снова найти себя. Эй, ты сделал меня лучше. Я хочу снова поцеловать его, но его взгляд вдруг ускользает куда‑то за пределы сцены, в толпу посетителей. Руфус сжимает мою руку. Его улыбка становится шире. – А вот и плутонцы. ХОУИ МАЛЬДОНАДО17:23Хоуи Мальдонадо позвонили из Отдела Смерти в 2:37, чтобы сказать, что сегодня он умрет. Тяжелее всего эту новость восприняли 2,3 миллиона его подписчиков в твиттере. Большую часть дня Хоуи провел в своем гостиничном номере, за дверью которого дежурила команда вооруженных охранников. Слава подарила ему эту жизнь, но сохранить ее она не сможет. Единственными людьми, которых впустили в номер, были его адвокаты (им нужно было составлять завещание) и его литературный агент (чтобы подписать контракт на следующую книгу прежде, чем Хоуи сыграет в ящик). Забавно, что у книги, которую он не писал, будущего даже больше, чем у него самого. Хоуи отвечал на телефонные звонки коллег по сценической площадке, поговорил со своей двоюродной сестричкой, чья популярность в школе напрямую связана с его успехами, с другими адвокатами и своими родителями. Родители Хоуи живут в Пуэрто‑Рико, куда они вернулись после того, как карьера Хоуи стремительно пошла в гору. Хоуи отчаянно хотел, чтобы они остались в Лос‑Анджелесе, где он теперь живет, предлагал им оплачивать все счета до одного, разрешал транжирить деньги на покупки, но любовь его родителей к Сан‑Хуану, где они познакомились, оказалась сильнее. Хоуи не может равнодушно думать о том, что его родители, хотя и будут разбиты горем, все же спокойно без него проживут. Они уже привыкли жить без него, следить за его жизнью издалека – как фанаты. Как незнакомцы. Сейчас Хоуи находится в салоне автомобиля еще с двумя незнакомками. Это журналистки из газеты «Инфинит Уикли», которые берут у него последнее интервью. Он делает это только ради поклонников. Хоуи знает, что, даже проживи он еще десять лет и выверни он душу наизнанку, всего, что он может о себе рассказать, никогда не будет достаточно поклонникам. Фанаты жаждут «контента», как выражаются его пиарщики и менеджеры. Каждую новую прическу. Каждую новую обложку журнала. Каждый твит, и неважно, сколько в нем опечаток. Ночью Хоуи запостил твит с фотографией своего ужина. И последний твит он тоже уже разместил: «Спасибо за эту жизнь ». И прикрепил селфи, на котором улыбается. – А с кем вы сейчас собираетесь встретиться? – спрашивает женщина постарше. Кажется, Сэнди. Да, Сэнди. Не Сэлли, как самый первый его агент. – Это вопрос из интервью? – спрашивает Хоуи. Каждый раз, когда он разговаривает с журналистами, его ответы не требуют никакой концентрации, поэтому обычно он копается в телефоне и листает ленту в твиттере или инстаграме. Но сегодня справляться с обрушившимся на него потоком любви, включая несколько сообщений от автора книг про Скорпиуса Готорна, в десять раз сложнее, чем обычно. – Возможно, – говорит Сэнди и поднимает диктофон. – Как сами решите. Хоуи хочет, чтобы его агент была сейчас рядом и сама отбивалась от подобных вопросов, но он собственноручно выписал ей большой чек, отправил ей в гостиничный номер и посоветовал держаться от него подальше, как будто его поразил какой‑нибудь заразный зомби‑вирус. – Я пас, – говорит Хоуи. Никого не касается, что он едет к лучшей подружке детства и своей первой возлюбленной, Лине, которая специально прилетела из Арканзаса, чтобы повидаться с ним в последний раз. К девушке, которая могла бы быть ему больше, чем просто подругой, если бы он не жил в свете прожекторов. К девушке, по которой он когда‑то так сильно скучал, что писал ее имя по всему городу, на платных таксофонах и журнальных столиках, но никогда не подписывался. К девушке, которая выбрала спокойную жизнь с любимым мужем. – Очень хорошо, – говорит Сэнди. – Каким достижением вы больше всего гордитесь? – Моим творчеством, – говорит Хоуи, еле сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Вторая журналистка, Делайла, смотрит на него так пристально, будто видит его насквозь. Хоуи, возможно, почувствовал бы неловкость, если бы его не отвлекали красивые волосы девушки, напоминающие северное сияние, и свежая повязка на голове, прикрывающая рану, как у Скорпиуса Готорна. – Где бы вы сейчас были, если бы не роль в «Болоте драконов»? – спрашивает Сэнди. – В буквальном смысле? В Сан‑Хуане рядом с моими родителями. В профессиональном… Кто знает. – Вопрос получше, – встревает Делайла. Сэнди зла, и Делайла перекрикивает ее. – О чем вы сожалеете? – Прошу за нее прощения, – говорит Сэнди. – Я ее немедленно уволю, и она выйдет из машины на следующем же перекрестке. Хоуи поворачивается к Делайле: – Я люблю то, чем занимался в жизни. Но совершенно не понимаю, кто я за пределами аккаунта в твиттере и злодейского образа, созданного для экранизации книжной серии. – Что бы вы сделали иначе? – спрашивает Делайла. – Скорее всего, не снялся бы в том дерьмовом фильме, рассчитанном на студенток колледжа. – Хоуи улыбается, удивленный собственным чувством юмора в свой последний день на земле. – Я бы делал только то, что для меня много значит. Как фильмы про Скорпиуса. Экранизация была совершенно уникальная. Но мне следовало использовать гонорары для общения с людьми, которые мне дороги. С семьей и друзьями. Я зациклился на переосмыслении собственной карьеры, рассчитывая получить нестандартные роли и вырваться из образа злого мальчика‑волшебника. Твою мать, да я в город приехал только для того, чтобы встретиться с издателем еще одной книги, которую даже не писал. Делайла смотрит на неподписанный экземпляр книги Хоуи, лежащий между ней и ее боссом. Или бывшим боссом. Непонятно. – Что сделало бы вас счастливым? – спрашивает Делайла. Первым делом на ум приходит слово «любовь», и оно поражает Хоуи, как молния, блеснувшая в небе в день безоблачных прогнозов. Хоуи никогда не чувствовал себя одиноким, потому что в любой момент мог выйти в интернет, где его всегда ждали потоки сообщений от поклонниц. Но ведь любовь миллионов и близость с одним, совершенно особенным человеком – вещи абсолютно разные. – Моя жизнь – это обоюдоострый меч, – говорит Хоуи, и в его словах не слышится, что жизнь его уже окончена, как это обычно бывает у павших духом Обреченных. – Я оказался там, где оказался, потому что моя жизнь летела на огромной скорости. Если бы я не получил ту работу, может быть, я влюбился бы в кого‑то, и это было бы взаимно. Может быть, я был бы настоящим сыном, а не человеком, который думает, что вполне достаточно быть просто пухлым кошельком. Я бы нашел время и выучил испанский, чтобы общаться с бабушкой без маминого перевода. – А если бы вы не добились успеха, но при этом сделали бы всё перечисленное, вам было бы этого достаточно? – спрашивает Делайла. Она сидит на краю сиденья. Сэнди тоже вся внимание. – Думаю, да… Хоуи замолкает, когда Делайла и Сэнди округляют глаза. Машина резко дергается, и Хоуи опускает веки; в груди у него все обрывается, как это бывало каждый раз, когда он катался на американских горках, поднимаясь все выше и выше, пересекая точку невозврата и падая вниз на невообразимой скорости. С той лишь разницей, что сейчас Хоуи знает, что ему грозит настоящая опасность. БЕЗЫМЯННАЯ БАНДА17:36Парням из этой банды сегодня не звонили из Отдела Смерти, и они ведут себя так, будто, раз они выживут, им вообще ничего не угрожает. Они бегут по улицам, не обращая внимания на транспорт, словно чувствуют себя неуязвимыми перед несущимися машинами и абсолютно неприкасаемыми по закону. Двое парней смеются, когда один автомобиль сталкивается с другим, водитель теряет контроль, машину разворачивает и разбивает о стену. Третий слишком сосредоточен на достижении цели. Он вынимает из рюкзака пистолет. ДЕЛАЙЛА ГРЕЙ17:37Делайла все еще жива. Ей не обязательно щупать пульс Хоуи, чтобы понять, что он уже мертв. Она видела, как его голова ударилась о бронированное стекло, слышала тошнотворный треск, который останется в ее памяти навсегда… Ее сердце отчаянно грохочет. За один день, причем тот самый день, когда Делайла получила звонок и предупреждение о неминуемой смерти, она пережила не только взрыв у книжного магазина, но и автомобильную аварию, которая произошла по вине трех парней, перебегавших улицу в неположенном месте. Если Смерть охотится за ней, сегодня она промахнулась дважды. Делайла и Смерть сегодня точно не встретятся. РУФУС17:39Я хочу и дальше держать Матео за руку, но нужно пойти обняться с моими корешами. Я пробираюсь сквозь толпу, отодвигая в сторону Обреченных и всех прочих посетителей клуба, чтобы скорее добраться до плутонцев. Мы все будто нажали на паузу, а потом в одну и ту же секунду включились, как четыре автомобиля, рвущиеся вперед, едва загорается зеленый свет. Мы обнимаемся все вместе нашим фирменным плутонским объятием, о котором я мечтал больше пятнадцати часов, с тех самых пор, как сбежал с собственных чертовых похорон. – Я люблю вас, парни, – говорю я. Никто не отпускает гейских шуток. Эту стадию мы уже прошли. Не стоило им сюда приезжать, но рисковать – это сегодня самое естественное, так что я уже не сопротивляюсь. – От тебя не пахнет тюрягой, Тэго. – Жаль, ты не увидишь, какую татуху я набью, – говорит Тэго. – Такого дерьма мы повидали… – Ну, вот именно дерьма мы как раз не видели, – замечает Малкольм. – Ну и дерьмовые же из вас преступники, – смеюсь я. – И ведь даже на домашний арест не посадили, – добавляет Эйми. – Стыдобища. Мы разжимаем объятье, но стоим очень близко, как будто толпа вынуждает нас прижиматься друг к другу. Все трое друзей смотрят на меня, не отрывая глаз: Тэго так, будто хочет погладить меня по голове, Малкольм – как будто увидел привидение, Эйми – будто хочет обнять меня еще раз. Я не позволяю Тэго относиться ко мне как к щенку и не кричу «Бу!» в лицо Малкольму, но делаю шаг вперед и крепко обнимаю Эйми. – Прости, Эймс, – говорю я. Я и не знал, насколько мне будет стыдно, пока не увидел ее лицо. – Нельзя было так от тебя отгораживаться. Уж точно не в Последний день. – Ты тоже меня прости, – говорит Эйми. – Мне важна только одна команда, и мне стыдно, что я пыталась играть за обе. У нас непростительно мало времени, но ты всегда будешь для меня важнее. Даже после… – Спасибо за эти слова, – говорю я. – Прости, что пришлось произносить такие очевидные вещи, – говорит Эйми. – Все в порядке, – отвечаю я. Я знаю, что помог Матео зажить своей жизнью, но и он помог мне. Помог вернуться в форму. Я хочу, чтобы меня помнили за то, какой я прямо сейчас, а не за то, какую идиотскую ошибку я совершил. Я оборачиваюсь и вижу, что Матео и Лидия стоят рядом плечо к плечу. Я беру Матео за локоть и подвожу к нашей компании. – Это мой Последний друг, Матео, – говорю я. – А это его лучшая подруга, Лидия. Плутонцы жмут руки Матео и Лидии. Наши солнечные системы сталкиваются. – Вам страшно? – спрашивает Эйми нас обоих. Я хватаю Матео за руку и киваю. – Игра скоро подойдет к концу, но мы уже выиграли. – Спасибо, что позаботился о нашем друге, – говорит Малкольм. – Вы оба можете считать себя почетными плутонцами, – добавляет Тэго. Он поворачивается к Малкольму и Эйми. – Надо бы нам сделать такие значки. Я пошагово рассказываю плутонцам о своем Последнем дне и посвящаю их в историю о том, как мой инстаграм вновь обрел цвет. Песня «Elastic Heart » Сии подходит к концу. – Нам пора вон туда, так ведь? – Эйми кивает на танцпол. – Вперед! – Матео произносит это раньше меня. МАТЕО17:48Я хватаю Руфуса за руку и веду за собой на танцпол. В этот момент на сцену поднимается чернокожий парень по имени Крис и объявляет, что собирается спеть песню собственного сочинения под названием «Конец». Это рэп о прощании с близкими, кошмарах, от которых хочется очнуться, о неизбежной хватке Смерти. Если бы я не стоял сейчас рядом с Руфусом и нашими близкими, я, наверное, ужасно бы затосковал. Но вместо этого мы все танцуем, хотя я и представить себе не мог, что буду не просто танцевать, а делать это с человеком, который бросил мне вызов и заставил меня жить. Ритм пульсирует во мне, и я по примеру остальных качаю головой в такт и двигаю плечами. Руфус танцует «харлем шейк» – то ли чтобы впечатлить меня, то ли чтобы рассмешить – и достигает сразу обеих целей, потому что сейчас он светится уверенностью, и это потрясающе. Мы сокращаем расстояние между нами, и, хотя наши руки по‑прежнему либо прижаты к телу, либо болтаются в воздухе, все равно танцуем вплотную друг к другу. Не всегда синхронно, но кому какое дело. Танцпол наводняют новые гости, а мы продолжаем соприкасаться. Вчера Матео пришел бы в ужас от клаустрофобности такого положения, но теперь? Пожалуйста, оставьте меня здесь. Песня сменяется следующей, суперэнергичной, но Руфус останавливает меня и кладет руку мне на бедро. – Потанцуй со мной. А я думал, мы уже танцуем. – Я делаю что‑то не так? – Нет, все прекрасно. Я имею в виду медляк. Ритм успел еще ускориться, но мы кладем руки друг другу на плечи и талию. Я слегка впиваюсь пальцами в Руфуса, впервые к кому‑то так прикасаясь. Мы двигаемся медленно, и из всего, что мы сегодня пережили вместе, самое сложное – смотреть сейчас в глаза Руфусу. Этот момент с легкостью занимает почетное первое место среди самых интимных за всю мою жизнь. Руфус наклоняется к моему уху, и я оказываюсь в странном положении: с одной стороны, я испытываю облегчение, что он не смотрит на меня в упор, а с другой – уже скучаю по его глазам и взгляду, в котором читается, что я хорош сам по себе. Руфус говорит: – Как жаль, что у нас так мало времени… Я хочу кататься на великах по пустым улицам и спускать сотни баксов на игровые автоматы, а еще усадить тебя на паром до Статен‑Айленда, чтобы угостить своим любимым фруктовым льдом с сахарным сиропом. Теперь я тянусь к его уху. – Я хочу, чтобы мы поехали на пляж Джоунс, где я гнался бы за тобой по берегу и мы скакали бы под дождем вместе с нашими друзьями. Но не меньше хочу и спокойных вечеров – болтать о всякой чепухе и смотреть дурацкие фильмы. – Я хочу, чтобы у нас была своя история, нечто более длительное, чем то крошечное окошко во времени, которое нам довелось провести вместе. Я хочу долгого будущего, но очевидное подкашивает мне ноги. Я прислоняюсь лбом ко лбу Руфуса, с нас обоих течет пот. – Мне нужно поговорить с Лидией. – Я снова целую Руфуса, и мы начинаем продираться сквозь толпу. Он держит меня за руку и идет сзади по коридору из людей, который я для нас расчищаю. Лидия видит, что мы держимся за руки, и ровно в этот момент Руфус отпускает меня, и я беру за руку Лидию и увожу к туалетам, где немного потише. – Только не бей, – говорю я, – но, похоже, я влюбился в Руфуса, а он в меня. Прости, что никогда не говорил, что могу запасть на кого‑то вроде Руфуса. Мне казалось, у меня будет больше времени, чтобы принять себя таким, какой я есть, хотя, знаешь, я никогда не видел в этом ничего дурного или неправильного. Думаю, я не зря ждал. Мне нужно было нечто большое и прекрасное, чтобы сделать официальное заявление. И вот он Руфус. Лидия поднимает руку. – Я все еще хочу тебя поколотить, Матео Торрес. – Но вместо этого она обнимает меня. – Не знаю, что за тип этот Руфус, и не уверена, что ты сам хорошо его узнал всего за один день, но… – Я не в курсе подробностей его прошлого. Но, по‑моему, Руфус успел показать мне за один день гораздо больше, чем я заслуживаю. Не знаю, понятно ли я выражаюсь. – Как я буду тут без тебя? Такие вопросы на засыпку – причина, почему я не хотел никому говорить, что умираю. Есть вопросы, на которые я не могу ответить. Я не могу сказать, как вы справитесь без меня. Не могу сказать, как меня оплакивать. Не могу убедить вас не чувствовать вины, если вы забудете годовщину моей смерти или вдруг поймете, что проходят дни, недели, месяцы – а вы обо мне не вспоминаете. Я просто хочу, чтобы вы жили. На стене я замечаю кучу разноцветных маркеров, висящих на резиновых шнурках. Большинство из них высохли. Я нахожу среди них один рабочий дерзкого оранжевого цвета и встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до свободного места, на котором пишу: ЗДЕСЬ БЫЛ МАТЕО, И ЛИДИЯ, КАК ВСЕГДА, БЫЛА РЯДОМ С НИМ. Я обнимаю Лидию. – Пообещай, что будешь в порядке. – Это было бы колоссальным преувеличением. – Прошу, соври, – говорю я. – Ну же, скажи, что будешь продолжать двигаться вперед. Пенни нуждается в тебе на все сто процентов, и мне важно знать, что тебе хватит сил позаботиться о будущем мировом лидере. – Черт, я не могу… – Что‑то случилось, – говорю я. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Эйми стоит между компанией Руфуса и плутонцев и тремя парнями, которые что‑то выкрикивают ей через плечо. Лидия хватает меня за руку, как бы пытаясь оттащить назад, чтобы спасти мне жизнь, пока я не вмешался в происходящее. Она боится, что я умру у нее на глазах, и я тоже этого боюсь. Парень пониже с разбитым лицом вынимает пистолет. Но кто готов вот так, в открытую, пристрелить Руфуса? Тот, на кого он напал. Все замечают пистолет, и в клубе начинается хаос. Я бегу к Руфусу, посетители врезаются в меня на пути к двери. Меня сбивают с ног, кто‑то наступает на меня – вот так я и погибну, за минуту до того, как Руфуса застрелят из пистолета, а может быть, даже в ту же самую минуту. Лидия кричит, чтобы все остановились и отошли, а потом помогает мне подняться. Выстрелов пока не слышно, но все теснятся подальше от образовавшегося кружка. Сквозь эту давку невозможно пробраться, я не смогу приблизиться к Руфусу, не смогу прикоснуться к нему, пока он все еще жив. РУФУС17:59Сначала я решаю, что это Эйми привела их в клуб, и чуть было не срываюсь на нее, но Эйми встает между мной и пистолетом. Я знаю, что сегодня она не умрет, но это вовсе не значит, что она пуленепробиваема. Не знаю, откуда Пек и его вооруженные головорезы пронюхали, что я здесь, но теперь мне конец. Нельзя сейчас глупить. Нельзя строить из себя героя. Я не готов смириться с таким поворотом событий. Может быть, направь он на меня дуло до того, как я встретил Матео и ко мне вернулись плутонцы, – мне было бы пофиг, нажимайте на курок. Но моя жизнь стала мне дороже. – Теперь‑то помалкиваешь, а? – говорит Пек. Его рука дрожит. – Не делай этого. Пожалуйста. – Эйми качает головой. – Твоя жизнь тоже сразу закончится. – Просишь за него, да? А на меня тебе просто плевать. – Если ты это сделаешь, мне вечно будет на тебя плевать. Надеюсь, она говорит это не просто чтобы его успокоить. Ведь если эти двое на самом деле останутся вместе, я буду вечно преследовать их с того света. На секунду мне хочется рискнуть и спрятаться за спиной Малкольма, а потом броситься на Пека, но вряд ли у меня выйдет что‑то дельное. Матео. Он подходит к Пеку сзади, и я мотаю головой. Пек замечает это движение, оборачивается, и вот я уже несусь на него, потому что теперь под угрозой жизнь Матео. Он бьет Пека по лицу (даже не верится), и, хотя удар этот не сбивает Пека с ног – нет, ничего такого, – у нас появляется шанс. Друган Пека размахивается, чтобы ударом снести голову Матео с плеч, но в последнюю секунду отступает, будто бы узнав его. Не знаю, что происходит, но в конце концов Матео отходит назад. Пек готов наброситься на него, и я уже выступаю вперед, чтобы его защитить, но меня опережает Малкольм. Он, как паровоз, врезается в Пека и его приятеля – и впечатывает их обоих в стену. Пистолет падает на пол. И не выстреливает. Все остаются целы. Второй кореш Пека пытается поднять пистолет, но получает от меня по физиономии, и Тэго обрушивается на него сверху. Я хватаю пистолет первым. Можно прикончить Пека прямо сейчас, чтобы он больше и близко не подходил к Эйми. Когда Малкольм отходит на безопасное расстояние, я направляю на Пека пистолет. Матео смотрит на меня точно так же, как смотрел, когда пытался от меня убежать, а я его догнал. Как будто я опасен. Я отстреливаю сразу весь барабан. Пули оказываются в стене клуба. Я хватаю Матео за руку, и мы убегаем, потому что Пек с товарищами пришли сюда меня убить, а мы как раз те самые ребята, которые сегодня скорее всего обнаружат нож у себя в шее или пулю в голове. Сегодня мне дико не везет с прощаниями. ДАЛМА ЯНГ18:20Далме Янг не позвонили из Отдела Смерти, потому что сегодня она не умрет, но если бы позвонили, то она провела бы день со своей сводной сестрой, а может быть, даже с Последним другом. В конце концов, это ведь она создала приложение. – Слушай, ты не хочешь на меня работать, честное слово, – говорит Далма, переходя улицу под руку со сводной сестрой. – Я сама не хочу на себя работать. На этой работе теперь приходится столько работать… – Но стажировка – это как‑то тупо, – говорит Далия. – Если и впахивать в айти, то лучше уж получать в три раза больше, чем я получаю сейчас. – Далия – самая нетерпеливая девушка двадцати одного года от роду во всем Нью‑Йорке. Она против любых промедлений и всегда готова перейти от одной фазы жизни к другой. Едва начав встречаться со своей прежней девушкой, она в течение недели подняла вопрос об узаконивании отношений. А теперь хочет поменять стажировку в айти‑компании на полноценную работу в «Последнем друге». – Ладно, пофиг. Как прошли твои встречи? Познакомилась с Марком Цукербергом? – Встречи прошли очень неплохо, – говорит Далма. – Твиттер пустит рекламу уже в следующем месяце. А фейсбуку понадобится чуть больше времени. Далма сегодня встречалась с разработчиками из твиттера и фейсбука. Утром она запустила новую функцию приложения под названием «Последнее послание», которое позволяет пользователям подготовить свой последний твит или статус, чтобы оставленные ими в сети следы были более осмысленными, чем, скажем, размышления о популярном фильме или какое‑нибудь вирусное видео про чужую собаку. – Как думаешь, каким будет твое Последнее послание? – спрашивает Далия. – Я, скорее всего, воспользуюсь цитатой из фильма «Мулен Руж» о том, что самое главное в жизни – это быть любимым и любить самому и бла‑бла‑бла чего‑то там. – Да, ты прямо без ума от этой цитаты, сестренка, – говорит Далма. Конечно, Далма уже обдумывала этот вопрос. За последние годы приложение «Последний друг» превратилось в невероятно мощный ресурс, начиная с самой первой его версии, однако Далия не может без ужаса вспоминать тот случай прошлым летом, когда одиннадцать пользователей приложения погибли от рук серийного убийцы. Велик был соблазн продать приложение и отмыться от всей этой крови. Но в мире произошло гораздо больше случаев, когда ее детище принесло людям добро. Например, не далее как сегодня днем в вагоне метро Далия подслушала разговор двух улыбающихся молодых девушек, одна из которых сказала другой, что ужасно благодарна ей за сообщение в «Последнем друге». А потом выяснилось, что вторая девушка так любит саму идею этого приложения, что расписывает город граффити с его названием и таким образом делает ему рекламу. Рекламу ее приложению. Прежде чем Далма успевает ответить, мимо нее пробегают два подростка. Один с ежиком на голове, смуглый, чуть светлее, чем она сама, второй – в очках, с густыми темными волосами и еще более светлой кожей, примерно как у Далии. Первый спотыкается, второй помогает ему подняться – и они куда‑то бегут дальше. Интересно, думает Далма, они тоже сводные братья, и у них тоже, как у нее с Далией, общая только мама? А может быть, это друзья детства, которые вечно что‑то замышляют и помогают друг другу? А может, они только что познакомились. Далма смотрит вслед убегающим подросткам. – Моим Последним посланием будет: «Ищите своих людей. И относитесь к каждому дню как к целой жизни». МАТЕО18:24Понимая, что нам уже ничего не грозит, мы прислоняемся к стене и сползаем по ней вниз, как утром, когда я не справился с нервами после бегства от Лидии. Я хочу укрыться в каком‑нибудь безопасном месте, например в запертой комнате, а не оставаться на улице, где кто‑то может охотиться за Руфусом. Руфус держит меня за руку и обнимает за плечи, не отпуская далеко от себя. – Респект за то, что вломил Пеку, – говорит Руфус. – Я впервые кого‑то ударил, – говорю я. Я все еще шокирован всем тем, что сделал сегодня в первый раз: спел на публике, поцеловал Руфуса, потанцевал, ударил человека, услышал, как свистят пули, пролетая мимо меня. – Хотя на самом деле не надо драться с тем, у кого пушка в руках, – говорит Руфус. – Тебя могли убить. Я смотрю на улицу за углом, пытаясь восстановить дыхание. – Ты критикуешь то, как я спас тебе жизнь? – Если бы я отвернулся, тебя уже могло бы и не быть в живых. С этим я смириться не могу. Я ни о чем не жалею. Мысленно возвращаясь во времени, я представляю, что могло бы случиться, споткнись я или окажись чуть нерасторопнее: я потерял бы ценное время и дорогого мне человека, потому что пули разорвали бы на части его прекрасное сердце. Я чуть не потерял Руфуса. Нам осталось не больше шести часов жизни, и, если его не станет первым, я превращусь в зомби, который прекрасно осознаёт, что его голова уже на плахе. Когда я договорился встретиться с Руфусом около трех часов ночи, я не ожидал, что между нами возникнет такая связь. Этот день дарит мне невообразимо много. Но при этом он абсолютно немыслим, абсолютно невыносим. На глаза у меня наворачиваются слезы, и остановить их невозможно. Наконец‑то я плачу, потому что хочу, чтобы у меня впереди были новые утра. – Я уже по всем скучаю, – говорю я. – По Лидии, по плутонцам. – И я, – говорит Руфус. – Но мы не можем снова рисковать их жизнями. Я киваю. – Меня убивает это подвешенное состояние. Не могу больше оставаться на улице. – Грудная клетка вся напряжена. Есть огромная разница между жизнью без страхов, которой я в конечном итоге и научился жить, и твердой уверенностью, что тебе есть чего бояться. – Тебе будет неприятно, если я скажу, что хочу домой? Хочу лежать в своей постели, где ничего не представляет опасности, и хочу, чтобы ты поехал со мной, но в этот раз вошел в квартиру. Я знаю, что провел всю жизнь, прячась там, но сегодня я очень постарался пожить нормальной жизнью и теперь хочу поделиться своим домом с тобой. Руфус сжимает мою ладонь. – Веди меня домой, Матео. ПЛУТОНЦЫ18:33Этим троим плутонцам не позвонили из Отдела Смерти, потому что сегодня они не умрут, но их четвертый товарищ получил предупреждение, и эта новость обернулась настоящей катастрофой для каждого из них. Плутонцы едва не стали свидетелями смерти своего лучшего друга Руфуса, когда на него уже было направлено дуло пистолета. Последний друг Руфуса появился из ниоткуда, как супергерой, и ударил Пека по лицу, чем спас Руфусу жизнь. Или, по крайней мере, продлил ее еще ненадолго. Плутонцы знают, что Руфус не переживет сегодняшний день, но он не погиб от жестокой руки того, кто собирался его убить. Плутонцы стоят все вместе на обочине у «Кладбища Клинта», когда полицейская машина отъезжает от клуба, увозя безымянную банду в участок. Двое парней радуются, надеясь, что эти трое проведут за решеткой больше времени, чем они сами провели там сегодня. Девушка сожалеет о том, что сыграла в этой истории такую роль. Но при этом испытывает облегчение, что ее неуверенный в себе, ревнивый бойфренд не нанес Руфусу смертельного удара. Ее бывший бойфренд. Несмотря на то что смерть им самим пока не угрожает, завтра жизнь каждого плутонца изменится. Им придется все начать сначала. Они уже привыкли это делать. В свои юные годы они обросли таким количеством историй, которым не может похвастаться почти никто из их ровесников. Смерть друга, как бы она ни настигла его, останется в сердцах этих подростков навсегда. Жизнь нельзя назвать чередой уроков, но порой она все‑таки их преподносит. Мы рождаемся в семье, но на друзей мы всегда набредаем сами. Иногда обнаруживаем, что кого‑то можно уже оставить в прошлом. Другие стоят того, чтобы идти ради них на любой риск. Трое друзей обнимаются, и в их плутонском объятии не хватает одного звена. Но оно никогда не будет забыто. РУФУС19:17Мы проходим мимо того места, где Матео сегодня утром похоронил птицу. Я тогда был не более чем незнакомцем на велике. Нам уже пора начинать бояться, потому что очень скоро наш срок годности истечет, как у старого мяса, но я держу себя в руках, шагая рядом с Матео, и он, кажется, тоже в порядке. Матео ведет меня к дому, в котором живет. – Если ты больше ничего не хочешь делать, Руф, я подумал, может, мы можем снова сходить к папе? – Ты только что назвал меня Руфом? Матео кивает и морщится, как будто только что неудачно пошутил. – Подумал, что можно попробовать. Это ничего? – Конечно, ничего, – говорю я. – И план мне нравится. Хорошо будет немного передохнуть, а потом сразу двинуть. – Часть меня не может перестать гадать, ведет ли Матео меня домой, чтобы заняться сексом, но, скорее всего, секс сейчас не первое, что у него на уме. Матео едва не нажимает кнопку лифта, но потом вспоминает, что мы договорились им не пользоваться, особенно сейчас, когда жить нам осталось совсем мало. Он открывает дверь на лестницу и начинает осторожно подниматься вверх. Тишина между нами с каждой ступенькой становится все тяжелее. Мне хотелось бы поторопить Матео, чтобы мы наперегонки понеслись к его двери, как на пляже Джоунс в его фантазиях, но сейчас это самый верный способ никогда не добраться до квартиры. – Я скучаю… – Матео останавливается на третьем этаже. Мне кажется, он сейчас заговорит о папе или Лидии. – Я скучаю по временам, когда был таким маленьким, что не боялся смерти. Скучаю даже по вчерашнему дню: вчера я был параноиком, но не должен был умереть. Я обнимаю его, потому что объятие говорит все, когда мне сказать совершенно нечего. В ответ Матео прижимается ко мне, а затем мы преодолеваем последний лестничный пролет. Матео открывает входную дверь. – Не могу поверить, что впервые привожу домой парня, а здесь нас даже никто не ждет. Вот была бы чума, если бы мы зашли в квартиру, а на диване сидел бы папа Матео. Мы заходим, но в квартире никого, кроме нас, нет. Надеюсь. Я обхожу гостиную по кругу. Не буду притворяться, я немного нервничаю, как будто из‑за угла может выпрыгнуть какой‑нибудь старый друг семьи, успевший стать врагом и решивший, что раз отец Матео в коме, то квартира беззащитна. Но вроде все тихо. Я рассматриваю общие фотографии класса Матео. На некоторых он без очков. – Когда ты начал носить очки? – спрашиваю я. – В четвертом классе. Дразнили меня всего неделю, повезло. – Матео смотрит на свое выпускное фото (там он в мантии и академической шапочке), будто бы смотрится в зеркало и видит альтернативную версию себя, как из параллельной Вселенной. Это такой крутой момент, что стоило бы его запечатлеть, но, видя взгляд Матео, я снова хочу его обнять. – Держу пари, папа расстроился, что я поступил на дистанционку в универе. Он так мной гордился на выпускном, наверное, надеялся, что я изменю свое решение, вылезу из интернета и получу настоящий студенческий опыт. – Тебе нужно рассказать ему все, что ты за сегодня сделал, – говорю я. У нас осталось не так много времени. Матео очень важно снова увидеться с отцом. Матео кивает. – Иди за мной. Мы проходим через небольшую прихожую прямо к нему в комнату. – Так вот где ты от меня прятался, – говорю я. По всему полу разбросаны книги, как будто кто‑то пытался ограбить комнату. Но Матео эта картина совсем не пугает. – Я прятался не от тебя. – Матео присаживается на корточки и начинает складывать книжки в стопки. – У меня тут ночью случилась паническая атака. Не хочу, чтобы папа, вернувшись домой, узнал, как мне было страшно. Хочу, чтобы он думал, что я всю дорогу был настоящим смельчаком. Я встаю на колени и поднимаю с пола книгу. – Есть какая‑то система? – Уже нет, – говорит Матео. Мы ставим книжки обратно на полки и поднимаем с пола какие‑то безделушки. – Мне тоже не нравится мысль о том, что тебе было страшно. – Ну не прямо так. Не надо беспокоиться обо мне старом. Я оглядываю его комнату. Вижу Xbox Infinity , пианино, колонки и карту, которую я поднимаю с пола. Разгладив ее кулаком, я вспоминаю все потрясные места, в которых мы с Матео сегодня побывали, и вдруг замечаю на полу между комодом и кроватью кепку Луиджи. Я хватаю ее с пола и надеваю ему на голову. Он улыбается. – Вот этот парень сегодня утром написал мне сообщение, – говорю я. – Луиджи? – спрашивает Матео. Я смеюсь и вынимаю из кармана телефон. Он улыбается не на камеру, его улыбка реально предназначена мне. Я не чувствовал себя так хорошо с тех пор, как расстался с Эйми. – Время для фотосессии. Попрыгай на кровати или типа того. Матео валится на постель лицом вниз. Потом встает и принимается прыгать и скакать, но быстро поворачивается лицом к окну, как будто боится, что одно неловкое движение катапультирует его на улицу. Я, не прекращая, фотографирую этого клевого, неузнаваемого Матео. МАТЕО19:34Я сам на себя не похож, и Руфусу это нравится. Да и мне тоже. Перестав скакать, я сажусь на край кровати и пытаюсь отдышаться. Руфус садится рядом и берет меня за руку. – Я хочу тебе кое‑что спеть, – говорю я. Мне ужасно не хочется отпускать его ладонь, но я обещаю себе, что сейчас займу обе руки делом. Я присаживаюсь за синтезатор. – Приготовься. Такое выступление случается только раз в жизни. – Я бросаю взгляд на Руфуса через плечо. – Ты как? Уже чувствуешь себя особенным? Руфус притворяется, что совсем не впечатлен. – Я норм. А вообще немного устал. – Ну, тогда проснись и почувствуй себя особенным. Папа любил петь эту песню маме, хотя голос у него гораздо лучше, чем у меня. С громко бьющимся сердцем я начинаю играть аккорды песни «Your Song » Элтона Джона, но сейчас щеки у меня горят не так сильно, как в «Кладбище Клинта». Говоря, что Руфус особенный, я не шучу. В ноты я не очень попадаю, но благодаря ему это меня совсем не заботит. Я пою про странствующего лекаря, который готовит зелья во время представлений по всей стране, о том, что мой подарок – это моя песня, о том, как я сижу на крыше и включаю солнце на небе, о самых красивых глазах, что я видел на свете, и много еще о чем. Во время короткого перерыва я поворачиваюсь и замечаю, что Руфус снимает меня на видео. Я ему улыбаюсь. Руфус подходит и целует меня в лоб, и я пою ему, когда он так близко: «I hope you don ’t mind, I hope you don ’t mind, that I put down in words… how wonderful life is now you ’re in the world …»19 Я допеваю, и в награду мне Руфус улыбается. Это моя победа. В его глазах стоят слезы. – Нет, ты все‑таки прятался от меня, Матео. Я всегда хотел познакомиться с кем‑то вроде тебя, и как же отстойно, что я нашел тебя через тупое приложение. – А мне нравится «Последний друг», – говорю я. Я хорошо понимаю, что имеет в виду Руфус, но не хотел бы менять способ нашего знакомства. – Вот я сидел, искал себе товарища, а нашел тебя, и ты нашел меня, и мы решили встретиться, прислушавшись к своей интуиции. Что случилось бы в ином случае? Не гарантирую, что я бы вообще отсюда вышел или что наши пути пересеклись бы. Точно не в Последний день. Встреться мы случайно, было бы просто потрясающе, это правда, но, по‑моему, приложение дает человеку больше шансов с кем‑то познакомиться. Мне оно помогло признаться себе, что я одинок и мне нужно кого‑то найти. Просто я не рассчитывал найти то, что нашел в тебе. – Ты прав, Матео Торрес. – Время от времени бываю, Руфус Эметерио. – Я впервые произношу его имя вслух и надеюсь, что делаю это без ошибок. Я иду в кухню и приношу кое‑что перекусить. Это, конечно, очень по‑детски, но мы играем в семью. Я намазываю крекеры арахисовым маслом и, предварительно убедившись, что у Руфуса нет аллергии на орехи, предлагаю их ему вместе со стаканом холодного чая. – Как прошел твой день, Руфус? – Лучше некуда, – отвечает он. – И у меня, – говорю я. Руфус приглашает меня присесть рядом с ним на край кровати. – Иди сюда. Я сажусь, и мы устраиваемся поудобнее лицом к лицу, обхватив друг друга руками и ногами, и делимся историями из жизни, например как каждый раз, когда Руфус устраивал истерику, родители заставляли его садиться с ними посреди комнаты, по типу того как папа отправлял меня принять душ, чтобы я успокоился. Руфус рассказывает мне про Оливию, я ему – про Лидию. Но потом мы перестаем говорить о прошлом. – Это наш оплот, наш маленький островок. – Руфус чертит вокруг нас невидимый круг. – Мы никуда отсюда не уйдем. Не двигаясь, мы не сможем умереть. Понимаешь? – Может, задушим друг друга в объятьях, – говорю я. – Уж лучше это, чем любая опасность за пределами нашего островка. Я делаю глубокий вдох. – Но если по какой‑то причине этот план не сработает, нам нужно пообещать друг другу, что мы найдемся на том свете. Руф, после смерти должна быть жизнь. Это единственное, что может оправдать такую раннюю смерть. Руфус кивает. – Я тебе сильно облегчу задачу по поиску себя. Развешу там неоновые вывески. Пущу по улицам оркестр. – Хорошо, потому что я, наверное, буду без очков, – говорю я. – Не уверен, что они вознесутся вместе со мной. – То есть ты точно знаешь, что в загробной жизни будет кинотеатр, но при этом не уверен, что останешься в очках? Какая‑то недоработка в небесном сценарии. – Руфус снимает с меня очки и надевает их сам. – Ого. Фиговое у тебя зрение. – И то, что ты отнял у меня очки, делу не помогает. – Перед глазами туман, я различаю только оттенок его кожи, но не вижу ни единой черты лица. – Спорим, ты тупо выглядишь. – Дай‑ка я себя сфотографирую. А лучше давай вместе. Я ничего не вижу, но смотрю прямо перед собой, щурюсь и улыбаюсь. Руфус возвращает мне очки и показывает получившееся фото. Глядя на мое лицо, можно подумать, что я только что проснулся. Мои очки на лице Руфуса – приятный признак близости, как будто мы знаем друг друга так давно, что легко можем позволить себе подобные глупости. Никогда не думал, что со мной такое случится. – Я бы полюбил тебя, если бы у нас было побольше времени, – выпаливаю я, ведь именно это я чувствую сейчас и чувствовал множество мгновений, минут и часов назад. – Может быть, и уже полюбил. Надеюсь, ты не злишься на эти мои слова, я просто точно знаю, что счастлив. Люди ставят себе временные рамки, отмеряя, сколько нужно быть знакомыми, чтобы заслужить право говорить такие слова. Но я не стал бы врать тебе, и не важно, сколько у нас осталось времени. Люди тратят время, ждут подходящего момента, но нам такая роскошь не дана. Если бы у нас в запасе была целая жизнь, держу пари, ты бы устал слушать мои признания в любви, потому что, я уверен, к этому все идет. Но мы с тобой вот‑вот умрем, и поэтому я хочу повторять столько, сколько вздумается: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. РУФУС19:54– Эй, ты отлично знаешь, что я тоже тебя люблю. – Черт. Чувство такое сильное, что мне физически больно. – Это не член мой мне диктует, ты знаешь, я не такой. – Я хочу еще раз его поцеловать, потому что он воскресил меня, но сейчас я весь напряжен. Если б меня вдруг подвел здравый смысл, если б я не воевал с таким усилием за то, чтобы быть собой, я бы снова сделал какую‑нибудь тупость и что‑нибудь ударил, так я сейчас зол. – Мир нереально жесток. Я начал свой Последний день с того, что избил человека за то, что он встречается с моей бывшей девушкой, а теперь оказался в постели с потрясающим парнем, которого знаю меньше двадцати четырех часов… Ужасно. Тебе не кажется?.. – Мне не кажется что? – Двенадцать часов назад Матео нервничал бы, задавая мне вопрос. Он бы его задал, но тут же отвернулся бы. Сейчас он смотрит мне прямо в глаза. Я не хочу спрашивать, но, возможно, Матео думает сейчас о том же. – Что мы умрем, потому что познакомились друг с другом? – Мы узнали, что умрем, еще до того, как познакомились, – говорит Матео. – Знаю. Но, может быть, у нас на роду так написано, или на лбу, или еще где. Знакомятся два парня. Влюбляются. И умирают. – Если это правда, я долбану кулаком по ближайшей стене. И даже не пытайтесь меня остановить. – Это не про нас. – Матео сжимает мои ладони. – Мы умираем не из‑за любви. Мы все равно бы сегодня умерли, что бы ни произошло с нами за день. Ты не просто помог мне остаться в живых. Ты научил меня жить. – Он садится ко мне на колени и прижимает меня к себе, обнимая так крепко, что его сердце бьется о мою грудную клетку. Готов поспорить, и он чувствует биение моего сердца. – Познакомились два парня. Влюбились. И прожили жизнь. Вот наша история. – Твоя история получше будет. Правда, концовка еще требует доработки. – Не думай о концовке, – шепчет Матео мне прямо в ухо. – Потом отодвигается и смотрит мне в глаза. – Я сомневаюсь, что мир сейчас в настроении совершать чудеса, так что нам лучше не ждать и «жили они долго и счастливо». Важно только то, как мы проживаем сегодняшний день. Я, например, перестал бояться мира и людей, которые в нем живут. – А я перестал быть тем, кто мне не нравится, – говорю я. – Я‑старый тебе бы тоже не понравился. Он улыбается сквозь слезы. – Ты бы не стал ждать, пока я осмелею. Может, так лучше – все сделать правильно и побыть счастливыми всего один день, чем прожить целую жизнь, утопая в ошибках. Он прав абсолютно во всем. Мы кладем головы на подушки. Я надеюсь, что мы умрем во сне. Кажется, это лучший способ уйти. Я целую своего Последнего друга, потому что верю, что мир не может пойти на нас войной, если свел нас вместе. МАТЕО20:41Проснувшись, я чувствую себя неуязвимым. Не проверяю, сколько времени: не хочу, чтобы что‑то нарушило мой настрой победителя. В моем сознании я уже проживаю следующий день. Я победил Отдел Смерти и его предсказания, я единственный человек в истории, которому это удалось. Надев очки, я целую Руфуса в лоб и наблюдаю, как он отдыхает. Я волнуюсь, когда протягиваю руку к его сердцу, и с облегчением ощущаю, что оно все еще бьется. Он тоже неуязвим. Я перелезаю через Руфуса; готов поспорить, он убил бы меня собственными руками, если бы застал за тем, как я покидаю наш островок безопасности, но я хочу побыть своим папой. Я выхожу из комнаты и иду в кухню, чтобы приготовить нам чай. Ставлю чайник на конфорку, проверяю, какие чаи есть у нас в шкафчике, и останавливаю свой выбор на мятном. Когда я включаю газ, все внутри меня опускается от чувства сожаления. Даже когда знаешь, что перед тобой твоя смерть, вспышка все равно ошарашивает. РУФУС20:47Я просыпаюсь от того, что задыхаюсь в густом дыму. Оглушающая пожарная сигнализация не дает сосредоточиться. Не знаю, что происходит, но уверен, что вот он, тот самый момент. Я протягиваю руку, чтобы разбудить Матео, но рука моя нащупывает в темноте только мой телефон, который я убираю в карман. – МАТЕО! Сигнализация заглушает мои крики, я давлюсь дымом, но продолжаю выкрикивать его имя. В окно проникает лунный свет, и только на него мне и приходится рассчитывать. Я хватаю свою флисовую куртку, оборачиваю ее вокруг лица и ползком начинаю шарить по полу в поисках Матео. Он должен быть где‑то здесь, он точно не рядом с источником дыма. Я стараюсь не думать, о том, что Матео сгорел. Нет, этого произойти не могло. Это невозможно. Я добираюсь до входной двери в квартиру и распахиваю ее, выпуская часть черного дыма на лестничную площадку. Я безостановочно кашляю, не могу дышать, и свежий воздух – это именно то, что мне сейчас необходимо, однако паника делает свое дело: я подавлен и беспомощен и готов уже начать обратный отсчет. Твою мать, как же тяжело дышать. На лестничной площадке собрались соседи, о которых Матео ничего мне не рассказывал. Он столько всего не успел мне рассказать… Но это ничего. У нас будет еще пара‑тройка часов, когда я его найду. – Мы уже вызвали пожарную бригаду, – говорит какая‑то женщина. – Принесите ему воды, – говорит какой‑то мужчина, похлопывая меня по спине, пока я продолжаю задыхаться. – Я сегодня получил от Матео записку, – говорит другой мужчина. – В ней он сообщил, что скоро его не станет, и просил не беспокоиться о плите… Когда он вернулся домой? Я стучался днем, но его не было! Я отчаянно откашливаюсь, насколько это, конечно, возможно, после чего отталкиваю мужчину в сторону с такой силой, о которой я даже не подозревал. Я снова вбегаю в горящую квартиру и направляюсь прямо в кухню, из которой выбиваются оранжевые всполохи. В квартире жарко, мне никогда в жизни не было так жарко. В моей жизни не было жары сильнее, чем на Кубе во время каникул, когда мы с семьей проводили время на пляже Варадеро. Не понимаю, почему Матео не остался лежать в постели, мы же, мать его, договорились. Без понятия, в чем была проблема с плитой, но если я успел понять, что Матео за человек (а я, черт возьми, успел), держу пари, он хотел сделать что‑нибудь приятное для нас двоих. Что‑то, что совершенно не стоило его жизни. Я иду навстречу пламени. Уже приготовившись вбежать в кухню, я задеваю ногой что‑то твердое. Я падаю на колени, и оказывается, что это рука, которая должна была обнимать меня при пробуждении. Я хватаю Матео, и пальцы погружаются в обожженную кожу, я рыдаю в голос, нащупывая вторую руку и вытаскивая тело из огня и дыма, к тем придуркам, которые сейчас орут мне что‑то из дверного проема, а сами не нашли в себе смелости зайти в квартиру и спасти пару подростков. На Матео падает свет с лестничной площадки. Его спина сильно обгорела. Я переворачиваю его и вижу, что половина лица сгорела до кости, вторая половина темно‑красного цвета. Я подкладываю руку ему под шею, прижимаю к себе и начинаю укачивать, как ребенка. – Проснись, Матео. Просыпайся, просыпайся, – умоляю я. – Зачем же ты вылез из постели… Мы же договорились, что не будем… – Не надо было ему вставать с кровати, не надо было бросать меня в доме, полном огня и дыма. Приезжает пожарная бригада. Соседи пытаются оттащить меня от Матео, я размахиваюсь и ударяю одного из них в надежде на то, что, если я уложу одного, остальные либо от меня отстанут, либо, наоборот, всей толпой окажутся в объятом огнем помещении. Мне так хочется отхлестать Матео по щекам, чтобы разбудить его, но бить его по лицу нельзя, его и так не пощадил огонь. Глупый Матео, он никак не хочет просыпаться, чтоб его. Рядом со мной присаживается на колени пожарный. – Давайте мы отнесем его в машину скорой помощи. Я наконец сдаюсь. – Он не получал предупреждения, – вру я. – Доставьте его в больницу как можно скорее, прошу. Я не отхожу от Матео, когда его везут на каталке в лифт, через холл и далее к машине скорой помощи. Врач проверяет пульс Матео и смотрит на меня с сочувствием. Сраное дерьмо. – Нам нужно доставить его в больницу, вы же ви‑дите! – говорю я. – Ну же! Что вы тут топчетесь! Поехали! – Мне очень жаль. Он умер. – СДЕЛАЙТЕ СВОЮ РАБОТУ И НЕМЕДЛЕННО ОТВЕЗИТЕ ЕГО В ГРЕБАНУЮ БОЛЬНИЦУ! Другой врач открывает заднюю дверь скорой, но не вкатывает каталку с Матео внутрь. А достает черный мешок с застежкой‑молнией. Только не это. Я выхватываю мешок у него из рук и выбрасываю в кусты, потому что такие мешки предназначены для трупов, а Матео еще жив. Я снова поворачиваюсь к нему, давлюсь слезами и просто подыхаю. – Ну же, Матео, это я, Руф. Ты же меня слышишь, да? Это Руф. Просыпайся. Прошу, очнись. 21:16Я сижу на обочине, а медики засовывают в мешок Матео Торреса. 21:24Меня осматривает врач, пока машина скорой помощи на полной скорости везет нас в больницу Страус Мемориал. Сидя в скорой, я снова и снова вспоминаю, как погибла моя семья. Сердце горит в груди; я ужасно злюсь на Матео за то, что он умер раньше меня. Не хочу сидеть в скорой, хочу найти велопрокат или просто убежать, несмотря на то что дышать так больно, и в то же время не могу оставить Матео тут одного. Я рассказываю парню в мешке для трупов обо всем, что мы планировали делать вместе, но он меня не слышит. В больнице нас разделяют: меня уводят в реанимацию, а Матео везут на каталке в морг. Сердце горит у меня в груди. 21:37Я лежу на больничной койке и дышу через кислородную маску, параллельно читая полные любви послания от плутонцев под моими фотками в инстаграме. Здесь нет идиотских плачущих смайликов, они знают, что я этого всего терпеть не могу. Больше всего меня пронимают их сообщения под моей последней фотографией с Матео: жүктеу/скачать 0,58 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|